Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть восьмая

– Жидовское влияние никуда не денешь. То ли дело Эмма, у нее чистое происхождение… – он почувствовал тоску по жене:

– Но где ее искать? Впрочем, у гестапо и пограничников есть все сведения… – подумав о пограничниках, он записал в черный, на резинке блокнот: «Связаться с лагерем Штутгоф». Петр был больше, чем уверен, что брат утонул в проливе Эресунн, однако с распоряжениями бригадефюрера фон Рабе не спорили. Брата могли подобрать рыбаки, и сдать в концлагерь на морском побережье, под Данцигом. Документация в таких местах велась на совесть. Папку брата, обязательно, снабдили бы фотографией:

– Если он в лагере обретается, – подытожил Петр, – я его лично расстреляю. Или повешу, как его светлость повесил изменника Генриха. Арийская кровь не предполагает жалости к мерзавцам, даже собственным родственникам… – оберштурмбанфюрер захлопнул папку, но не мог избавиться от ощущения, что большие глаза доктора Горовиц следят за ним:

– На редкость неприятное лицо… – решил Петр, – она тоже может пикой для льда орудовать… – едва он прожевал колбасу, как в дверь постучали. Выслушав ординарца, Петр потянулся за кителем: «Сейчас спущусь».

Остановившись у зеркала, он провел рукой по каштановым, без седины вискам:

– Я уверен, что Эмме надоест прятаться. Она верна фюреру, она меня любит. Ее одурманил брат, заставил бежать. Я ее прощу, она ни во что не замешана… – оберштурмбанфюрер поправил повязку, со свастикой, на рукаве:

– Посмотрим, что за бродячего монаха нелегкая принесла. Ляхам, как и жидам, доверять нельзя. Католики всегда хотели прибрать к рукам Россию… – закурив сигарету, насвистывая власовский гимн, Петр Арсеньевич пошел через ухоженный двор к главному зданию госпиталя. На ступенях, в сопровождении патруля, действительно, болтался монах, в черной рясе, с капюшоном, надвинутым на бритую голову.

Отводя глаза от документов поляка, Петр, все время, натыкался взглядом на разбитый, поношенный, пыльный ботинок. Оберштурмбанфюрер не знал местного языка. В немногих разговорах, он пользовался услугами приданных власовцам коллаборационистов, из так называемой, синей полиции. Через переводчика Петр поинтересовался, не знает ли брат Антоний, как звали монаха в паспорте генерал-губернаторства, французского, или немецкого языка. На английский в здешнем захолустье Петр не рассчитывал.

– Mogę mówić po łacinie… – высокомерно ответил монах. Петр, и без перевода, понял, о чем он говорит. Покойная шлюха, обманывавшая его, знала латынь:

– Она смеялась, что быстро выучила язык, по книгам брата. В Итоне мальчикам преподают латынь… – Петр помнил только несколько распространенных предложений, но никогда не упускал возможности ввернуть их в разговор. В Русской Освободительной Армии Петр считался высокообразованным человеком, настоящим русским аристократом. Он всегда замечал, что, после восстановления в России исконной, монархической формы правления, образование для детей тоже изменится.

– Мы вернемся к гимназиям, реальным училищам… – Воронцов-Вельяминов только читал и о тех, и о других, но это не мешало ему рассуждать об уроках греческого языка, латыни, и Закона Божьего. Он, с сожалением, видел, что не все солдаты новой русской армии посещают церковь, или соблюдают посты:

– Виновата коммунистическая зараза, – напоминал себе Петр, – большевики отравили целое поколение ложью. Ребятам трудно стряхнуть красное, безбожное воспитание. Мне и самому было нелегко. Должно пройти время, русский народ изменится… – лицо монаха было невозмутимо спокойным. Паспорт выдали в Тарнуве, неподалеку от Кракова, на юге страны:

– В тамошних горах бандит на бандите, – Петр, медленно, листал новые страницы, – ходят слухи, что словаки тоже восстанут… – по словам патруля, монаха остановили в центре города, у закрытого, главного костела. Помимо паспорта, он предъявил письмо, от настоятеля обители под Тарнувом. Поляк любезно перевел Петру Арсеньевичу:

– Брат Антоний странствующий монах, он принял такое послушание. У него обет, он обходит все польские святыни, пешком… – Воронцов-Вельяминов покрутил головой:

– Люди не от мира сего. Война на дворе, а им все нипочем. Впрочем, в православии тоже есть юродивые… – серые, спокойные, цепкие глаза брата Антония нисколько не напоминали взгляд сумасшедшего.

Петр подумал, что еще никогда не видел человека, менее похожего на монаха:

– Он смотрит, как зэка, в большевистских лагерях. Или как здешние заключенные. Как этот Иванов… – Петр, иногда, вспоминал яркие, голубые глаза неизвестного русского:

– Его в Плашов отправили. Надо бы узнать, что с ним случилось. Хотя понятно, что. Расстреляли, скорее всего… – у брата Антония глаза были серые, в рыжих, длинных ресницах. На щеках виднелись летние веснушки:

– Монах, а выбрит чисто. Впрочем, у них так принято… – Петр попросил снять капюшон, но брат Антоний только немного отодвинул ткань:

– Обет, – объяснил поляк, – он всегда ходит с покрытой головой. Везде, кроме церкви…

Под складками потрепанной, черной рясы, могло скрываться оружие, или гранаты, для подпольщиков:

– Но патруль его обыскал, и ничего подозрительного не нашел… – монах сидел в вольной позе свободного человека, и разговаривал с Петром, не заискивая. Воронцов-Вельяминов поискал на больших, натруженных ладонях пятна пороха, но, кроме мозолей, ничего не увидел. Брат Антоний перехватил его взгляд:

– Я ночую в обителях, или у служителей Божьих. Они пожилые люди, им тяжело заниматься хозяйством. Есть заповедь, помогать ближнему… – довольно надменно сказал монах. Поляк, исподволь, рассматривал нашивку с андреевским крестом на рукаве мундира Петра. Повязку со свастикой оберштурмбанфюрер носил немного ниже. Он гордился новыми знаками различия РОА, где Воронцов-Вельяминов, стал майором:

– У Каминского только эсэсовское звание, а у меня оба есть… – генерал Власов недолюбливал брянского выскочку, как, за глаза, называли бригадефюрера Каминского. Коллега утверждал, что мать у него немка, фольксдойче, но Петр сильно в этом сомневался:

– Он придумал себе родословную, чтобы втереться в доверие к немцам. Он никто, до войны работал простым инженером… – Каминский заявлял, что пострадал от сталинских репрессий и всегда ненавидел советскую власть. Он не упускал возможности напомнить, что начал службу немцам в первый год войны, организовав у себя в Брянской области коллаборационистское правление. Каминский хвастался, что лично лежал за пулеметом, ликвидируя тамошних евреев.

– Невелика заслуга, – кисло говорил себе Петр, – любой надзиратель в лагере таким занимается. Я не только безоружных жидов расстреливал, но и героически сражался с бандитами, по всей Европе… – парочку жидов, например, мадам Тетанже и неуловимого, бельгийского Монаха, Петр был готов убить не один раз, а несколько. Отодвинув паспорт брата Антония, Петр задумался: