Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть восьмая

– Может быть, в Лондоне знают, где мальчишки… – за день Авраама никто не потревожил. Он решил, еще раз, попытаться вспомнить свое пребывание в Кракове, однако все сливалось в серую пелену:

– Я точно помню, как мы пили у Шиндлера на квартире. Блондиночку, подружку Гёта, тоже помню… – он усмехнулся:

– У меня тогда долго ничего не случалось, я ее почти сразу в спальню увел. Она думала, что я немец… – Авраам разглядывал длинную, извилистую трещину, переползавшую потолок бывшего кабинета чертежников.

– Хорошо. Попробуем применить логику. Я уехал из лагеря, как Виллем. Из детей никто ни о чем не догадался… – Авраам замер, приподнявшись на локте:

– Эстер говорила, о мальчике. Она его в гетто вылечила, от воспаления легких. Вылечила, но мать его спасти не смогла. Отец мальчика был музыкант. Он пропал без вести, на войне… – Авраам вспомнил серые глаза Тупицы Авербаха:

– Он немым притворялся, потому что французского языка не знал. Его нашли на путях, когда прибыл эшелон с варшавскими евреями. Виллем велел ему молчать, а потом и близнецы замолчали. Из солидарности, должно быть. Они его сразу под свое крыло взяли. Близнецов водили в госпиталь, на медицинский осмотр… – это было неважно.

Авраам вернулся мыслями к Авербаху:

– Он, без сомнения. Он тоже музыкой занимался, в Варшаве. Он, кажется, понял, что я не Виллем. Мы очень похожи, хотя, непонятно, почему, однако голоса у нас разные. Авербах это услышал. Эстер обрадуется, когда узнает, что он выжил. Мы его в Израиль заберем, с остальными детьми… – Авраам помнил, как автобус повернул в офицерский городок Аушвица:

– Хёсс, наверное, мне исповедоваться хотел, думая, что я священник. Нас высадили в Кракове, на вокзале… – логика подсказывала Аврааму, что он оставил детей под присмотром церкви. В Кракове была, чуть ли ни сотня храмов и монастырей. Имя послушника, поляка, знакомца Виллема, пока к нему не вернулось:

– Архиепископом Кракова был его высокопреосвященство Сапега… – Авраам почесал лоб, – то есть и продолжает быть. А если я детей в епископский дворец привел? Это зацепка, но в Краков нам сейчас не вернуться. Я вообще в камере сижу… – Авраам обследовал хлипкие решетки. Видно было, что их поставили, когда здание превратили в тюрьму:

– Высокий первый этаж, – он смотрел на огороженный, пустынный двор, с будкой охраны, – я мог бы выломать прутья, выпрыгнуть. Но немцы откроют огонь, нельзя рисковать… – тюрьма охранялась двумя нарядами, немецким, в форме СС, и власовцами. Проведя у окна пару часов, Авраам понял:

– Двенадцать охранников, не считая тех, кто на входе. Они меня в решето превратят. Но мне нельзя умирать. Я еще не увидел своих детей, на земле Израиля. И война не закончилась… – при аресте его не обыскивали. Двести грамм переплавленного из драгоценностей золота, лежало в подошвах ботинок Авраама. Доктор Судаков напомнил себе, что если ценности найдут, то вряд ли он выйдет отсюда живым:

– Значит, тянуть нельзя. В любую минуту может появиться власовский мерзавец… – в летних сумерках, щебетали птицы. От будки охранников доносилась музыка, по радио, и чей-то смех. Авраам, с тоской, вспомнил летние вечера, в Кирьят Анавим:

– Возьму в кибуце разрешение, построю домик, для Эстер. Ее амстердамский особняк мальчишкам достанется, а у нас будет свое пристанище, как в песне. Посажу деревья, в палисаднике, разведем цветы. Мальчишка или девчонка ходить научится… – Эстер сама собиралась кормить ребенка:

– Если женщина один раз кормила, – объяснила она Аврааму, – то и второй раз сможет. Не надо Ционе к груди его прикладывать. Девочке и так трудно придется… – Авраам хмыкнул:

– Они с Конрадом нас навещать будут, Циона увидит малыша. Хотя она своих детей родит… – он ловил себя на том, что считает будущего ребенка племянницы своим:

– Конечно, это наше дитя… – сказал себе Авраам, – после войны у него братья и сестры появятся… – на него повеяло жарким, солнечным ароматом вспаханной земли, на полях кибуца, запахом спелых фруктов и пряностей.

Доктор Судаков вздрогнул. Длинные, уверенные пальцы хирурга, появившиеся из-за решетки, вложили в его руку маленький, бельгийский браунинг. В полутьме голубые глаза жены мерцали, словно у рыси. Лезвие кинжала ловко выламывало заржавевшие винты, в решетке. Эстер шепнула:

– Я по дороге в лавку зашла. Купила охране печенья, в честь праздника. Преображение Господне, брат Антоний, а вы и забыли… – помогая Эстер снять решетку, Авраам, невольно, улыбнулся. Двор пока пустовал:

– Я им печенье отдала и распрощалась, – он слышал легкое дыхание жены, – через забор можно перелезть, он выходит на заброшенные пути… – решетка затрещала. Уловив шаги, в коридоре, Авраам рванул на себя проклятые прутья. Дверь камеры загремела замками. Вскинув браунинг, не целясь, Авраам выстрелил. За спиной раздался вскрик. Давешний русский, схватившись за горло, сполз на порог. Застучали сапоги, от будки послышались свистки и лай собак. Лужа темной крови растекалась по истертым половицам.

– Гори в аду, скотина, – пожелал Авраам, перешагивая через подоконник. Крепкая рука жены вытащила его наружу. Он спрыгнул на булыжники, подвернув ногу. Эстер толкнула его к забору: «Быстро». Вскарабкавшись на ломаные ящики, монахи перевалились через ограду. Они исчезли в вечерних сумерках, среди путаницы старых вагонов, на рельсах бывшего депо.

На разложенной карте Варшавы, в немецких, стальных мисках дымился ячменный суп. Подвал освещали тусклыми лампочками, работающими от трофейного генератора, на трофейном топливе. С высокого, каменного потолка изредка сыпалась труха. Залпы пушек сюда не доносились, но повстанцы знали, что артиллерия и танки вермахта взяли освобожденные районы города в полукольцо, прижимая поляков к Висле.

На карте очертили район Старого Города и бывшего гетто, где сосредоточились силы Армии Крайовой. Кроме центра города, отряды удерживали три анклава на юге, и два, на севере, за линией железной дороги, ведущей в Гданьск. Район центрального вокзала, Иерусалимские Аллеи и Маршалковская оставались в руках Армии Крайовой, однако от зданий мало что сохранилось. Улицы завалили камнями и перегородили баррикадами. Сообщение между отрядами шло по подвалам и канализационным трубам. Подростки, скауты, разносили приказы командования и собирали сведения о потерях.

Все вспоминали опыт русских, в уличных боях, в Сталинграде. Генерал Бор говорил:

– Сталинград держался полгода. Красная Армия сидела в развалинах, под обстрелами, а потом пошла на запад. Они смогли противостоять немцам, сможем и мы… – помолчав, он добавлял:

– По крайней мере, пока у нас есть поддержка с воздуха.

Немногие британские самолеты, пробивавшиеся к Варшаве, сбрасывали оружие и продовольствие. Со снабжением дела сначала обстояли плохо. Начав восстание, Армия Крайова рассчитывала на скорое продвижение красных к западу. В городе не было запасов провизии, почти все водопроводные станции находились в районах, захваченных немцами.