Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть восьмая

– Дядя Антуан улетел… – Густи привалилась щекой к надежному плечу отца, – и ты тоже завтра улетишь… – Ворон усмехнулся:

– Вот и нет, моя милая. У меня завтра выходной… – дочка обрадовалась:

– Хорошо. Мы на море погуляем. Я крабов умею ловить, в Саутенде научилась… – Густи широко, зевнула: «Пойдем домой, папа».

Не доезжая города, на маленькой станции, в вагон местного поезда зашел наряд коллаборационистской, польской полиции, в синих мундирах, под командованием немецкого офицера, из фольксдойче. Когда состав пересекал словацкую границу, в пятидесяти километрах отсюда, вагоны проверили, но осторожность никогда не мешала. По слухам, большевики, на востоке, почти достигли города Кросно. Оттуда до Тарнува оставалась всего пара часов пути, на машине.

Границу охраняли регулярные части вермахта и СС. Здешняя железная дорога считалась стратегически важной. В Тарнуве пересекались пути, ведущие на север, в Варшаву, и на запад, в Краков и Бреслау, на предприятия и шахты Силезии. Грязный вагон увесили печатными листами распоряжений по генерал-губернаторству, за подписью гауляйтера, Ганса Франка. Для объявлений немцы, упорно, использовали готический шрифт, снабжая приказы кратким переводом на польский язык. Между окон красовались плакаты, призывающие поляков обращаться в районные бюро по найму рабочей силы:

– Тебя ждет труд на благо рейха… – крепкий шахтер, в каске, указывал на террикон, – достойная оплата, и один выходной в неделю… – немцы только недавно прекратили устраивать облавы, на оживленных городских улицах. Шептались, что молодых девушек, отправляют вовсе не на фермы, или оружейные заводы, а в публичные дома, для солдат вермахта.

Первый день августа выпал на вторник, но вагон был битком набит. В следующее воскресенье церковь отмечала Преображение Господне. Словацкие паломники ехали в Краков, поклониться гробницам святой Ядвиги, и святого Станислава, и в Ченстохову, к Черной Мадонне. Мужчины передавали друг другу бутылки с пивом, женщины щелкали семечки. В веревочных сетках, над головами пассажиров, раскачивались деревенские, плетеные корзины с провизией, и старые, фибровые чемоданы. По вагону шныряли дети, в углу хныкал младенец. Сизый дым дешевых папирос вырывался в открытые окна.

Состав давно миновал лесистые предгорья. Поезд шел по равнине, усеянной аккуратными полями, и шпилями костелов. Документы у пассажиров листали внимательно. Полицейские сличали фотографии, расспрашивая о дате и месте рождения. Горы кишели бандитами, как их называли в приказах немецкой администрации, словацкими, польскими, левыми и правыми. Не проходило и недели без взрыва железнодорожных путей, или атаки на военные базы вермахта. Словаков и поляков заставляли открывать чемоданы, перебирая вещи, просматривая пакеты с провизией, в корзинах. Полицейские искали контрабандный самогон или папиросы.

На лавках крестьяне разложили деревенское сало и хлеб, пара компаний играла в карты.

Единственного гражданина рейха, затесавшегося в вагон, патруль не просил предъявить багаж. Герр Конрад Блау, уроженец Бреслау, с готовностью протянул паспорт, с раскинувшим крылья орлом. На задней странице стоял штамп освобождения от военной службы:

– У меня плоскостопие, – развел руками герр Блау, – иначе бы я давно сдерживал большевистских варваров, на фронте… – на лацкане старого пиджака он носил значок со свастикой, и второй, с католическим крестом. Герр Блау возвращался из Словакии не один, а с невестой. Бледная, хорошенькая девушка, в сельском платке, и потрепанном платье, испуганно моргала серыми глазами. Документы у нее оказались в полном порядке. Паспорт выдали в Братиславе.

– Мы познакомились в паломничестве, – герр Блау, набожно, перекрестился, – я ездил в Прагу, к святой хижине Девы Марии Лоретанской… – в средние века в Праге выстроили точное повторение хижины Девы Марии, сохраненной в итальянском городке Лорето. Паломники выстраивались в длинную очередь, целуя балки и камни, по преданию, привезенные из Италии.

Девушка носила католический крестик, и объяснялась на пальцах:

– Она плохо слышит, – покровительственно сказал герр Конрад, – привыкла, с детства, так разговаривать… – он обнял невесту за плечи. Герр Блау, по его словам, работал разъездным коммивояжером. Чисто выбритый немец производил впечатление порядочного, приличного человека. Поздравив пару с будущим праздником, офицер, фольксдойче, пожелал им счастливого пути.

Патруль направился дальше. Один из поляков, обернувшись, смерил герра Блау внимательным, долгим взглядом. Дверь вагона с треском захлопнулась. Облегченно выдохнув, Конрад шепнул Ционе:

– Выйдем в Тарнуве… – девушка, почти неслышно, отозвалась: «Но ты хотел до Кракова доехать».

– Перехотел, – буркнул Конрад, – лучше мы окольными путями до города доберемся. В Кракове резиденция гауляйтера Франка, все патрулями утыкано… – он бросил взгляд на чемодан, под лавкой:

– Не хочется с вокзала в гестапо загреметь, с нашим грузом… – он вынул из кармана пиджака замасленный сверток и перочинный нож.

Увидев кровяную, пахнущую чесноком колбасу, мягкое, почти растаявшее сало, Циона едва успела подняться. Девушку пошатывало, она прошла по вагону, хватаясь за лавки, стараясь удержаться на ногах. Рванув на себя хлипкую дверь каморки, в тамбуре, наклонившись над дырой в полу, Циона закашлялась:

– У Цилы так было, с первого раза. Нет, нет, я не хочу… – девушку вывернуло, желтой, горькой жидкостью:

– Пятый раз, с утра. Он пока ничего не заметил. Или он просто не говорит? Он знает, куда пойти. Он водил такие знакомства, до войны. Но я не могу… – Циона всхлипывала, – не могу. Второй месяц ничего нет. Я не знаю, что делать… – умывшись под гремящим рукомойником, она вернулась в вагон.

Блау протянул ей кусок ржаного хлеба, щедро посыпанный крупной, серой солью:

– Колбаса для меня. Поешь, до Тарнува еще час. Снимем комнатку, рядом с вокзалом. Переночуем, найдем попутную машину, до Кракова… – вдохнув запах крепкого табака, вчерашней водки, сала, Циона робко улыбнулась: «Спасибо, Конрад».

Окно маленькой, дешевой комнаты, выходило на пустынную улочку. Над черепичными крышами городка поднимались шпили средневекового собора, и церкви Святой Троицы.

Циона никогда не забывала креститься на людях, но здесь, как мрачно подумала девушка, ломать комедию было не перед кем. Она стояла над хлипким столом, заворачивая в оберточную бумагу бутерброды, из вчерашнего, подсохшего хлеба, пастушьего, соленого сыра и кровяной колбасы. Колбаса пахла не так резко. Циона не чувствовала тошноты.