Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть седьмая

– То есть отыскали, – он выбросил окурок, – мерзавцы испортили мне праздник, годовщину революции…, – Эйтингон, как положено, не завтракал перед молитвой:

– Сейчас мальчик придет, – он сверился с хронометром, – отведу его в неприметное место. Здесь даже в самой дешевой забегаловке отлично готовят…, – Паук знал идиш, но в синагоге ему появляться не стоило.

Они договорились о простой связи. Полковник Горовиц значился в официальном списке делегации США. По приезду в Тегеран Эйтингон поручил атташе советского посольства связаться с американцами. Дипломат передал союзникам подарки, для каждого участника конференции. Союзники получили водку, коньяк и баночки с икрой. Для полковника Горовица подготовили особую баночку, с двойной крышкой. В записке Наум Исаакович сообщил о времени и месте встречи. До появления Паука оставалось четверть часа. Мальчик всегда был пунктуален.

У Наума Исааковича оставалось время подумать о дальнейших действиях. Разгильдяи с аэродрома Яшлык, упустившие угнанный самолет, отправились под военный трибунал, с лишением званий, орденов и отправкой на фронт. Руководство авиачасти с треском вылетело из партии. Техников тоже ожидал суд и штрафной батальон. Наум Исаакович мог арестовать хоть весь Среднеазиатский военный округ, но в поисках проклятого калеки, такое не помогло бы. Он считал, что за штурвалом сидела Князева:

– У Воронова протезы. Вряд ли он может вести даже транспортный самолет. А ребенок? Он еще малыш, устроили рядом, на кресле…, – когда в Ашхабад пришли новости об угоне, Эйтингон поднял по тревоге все пограничные заставы. На суверенитет Ирана СССР было наплевать. В стране стояли части Красной Армии. Наум Исаакович велел прочесать приграничную полосу. Сгоревший самолет Як-6 обнаружили в пятидесяти километрах к югу, на пустынной местности, за отрогами Копетдага. Остатки разобрали, чуть ли не по винтикам. Специалисты клялись, что в кабине никого не было.

– Конечно, не было, – кисло пробормотал Эйтингон, разглядывая карту, – Мешхед неподалеку. Они могли встретиться с хозяевами. Может быть, брат сюда прилетел, обнять родного брата…, – у местных работников имелись приметы и Петра Арсеньевича, и калеки, и Князевой. Наум Исаакович велел следить за парами с ребенком.

Дело осложнялось тем, что многие иранки, в деревнях, носили чадру. Проверить, что за женщина перед ними, было невозможно. Эйтингон надеялся на калеку. В Иране, в отличие от СССР, подобные люди встречались редко:

– Он может сесть где-нибудь на базаре, перед мечетью, просить милостыню…, – сказал себе Эйтингон, – в городе пять сотен мечетей. На базаре можно вообще всю жизнь прожить, не выходя оттуда…, – он, тем не менее, надеялся, что калека попадет в поле зрения агентов НКВД:

– Мы бы тогда и его брата арестовали, – Эйтингон подавил ругательство, – правую руку предателя Власова. Он рассказал бы нам, где Кукушка, и где ее дочь…, – Марта Янсон пропала без следа. Эйтингон уговаривал себя, что Кукушка погибла в Татарском проливе. Он, все равно, не был до конца уверен в участи старшей дочери Горского:

– Встреча сестер не состоится, – обещал себе Эйтингон, – Князева получит пулю в затылок, а мальчик увидит сына…, – Наум Исаакович хотел забрать малыша в Москву:

– Журавлевы его пока приютят. Машенька лишь немного старше. Потом мальчик приедет домой, с Деборой…, – Эйтингон, мимолетно, подумал, что мальчик мог бы жениться и на Саломее:

– Нет, она нужна нам в будущем Израиле. В Израиле, в Европе…, – Наум Исаакович решил пока не отправлять в Палестину Серебрянского:

– Сам съезжу, заодно посмотрю на грядущий оплот социализма, на Ближнем Востоке. Яша привык с взрослыми людьми работать. Она еще девочка, к ней нужен особый подход. Увидев фото, она сама вызовется нам помогать…, – в кармане Эйтингона лежал конверт, присланный фельдъегерской связью, из Киева. Комиссар госбезопасности Журавлев отправился в недавно освобожденную столицу Украины. Наум Исаакович видел такие снимки. Альбомы доставляли с Донбасса и Северного Кавказа, после отступления гитлеровцев.

Он хотел показать фото мальчику:

– Пусть знает, что никто, кроме СССР не спасет евреев Европы…, – в Киеве начали раскапывать овраг, Бабий Яр, где немцы расстреливали евреев и военнопленных. Фото были черно-белыми, резкими, четкими. Эйтингон смотрел на трупы детей, на женщин, лежавших рядом:

– У союзников есть сведения о польских лагерях. Мы сами доклады читали. Они и пальцем не пошевелили, не бомбили Аушвиц, или железные дороги, по которым идут транспорты в Польшу…, – Эйтингон хотел, чтобы мальчик своими глазами увидел убитых евреев:

– Он после такого станет еще лучше работать…, – на втором конверте красовались марки местной почты. Эйтингон хмыкнул:

– Пусть мальчик посмотрит. Писал англичанин, или американец…, – конверт принес атташе, передававший подарки для союзников. Он отвечал за разведывательную деятельность и первым проверял посольскую почту.

Неизвестный автор отстучал и адрес, и само письмо, на машинке, на английском языке. Не подписавшись, он сообщал, что владеет сведениями, важными для безопасности Советского Союза. Он прилагал адрес ящика, на городском почтамте, через который надо было поддерживать связь.

Наум Исаакович почесал висок:

– Посмотрим, кто придет на встречу. Герцог Экзетер здесь. Может быть, это кто-то из его подчиненных. Или коллега Ягненка, по секретной службе. В любом случае, такое нам только на руку…, – заметив в воротах, выходящих на улицу, знакомые, светлые волосы, он поднялся. Прислонившись к калитке, мальчик засунул руки в карманы кожаной, авиационной куртки. Он широко улыбался. Эйтингон решил:

– Не надо ему говорить, что Князева в Иране. Речь идет о судьбе его ребенка. Он может неосторожно себя повести…, – Наум Исаакович пошел навстречу Пауку.

Радио над стойкой базарной забегаловки играло местный, заунывный напев. Старики, хлопая костями, склонились над засаленной, старой доской для шеш-беша. Одинокая, тяжелая, осенняя муха жужжала над сложенными на стуле газетами, на фарси. Сверху красовалось блюдце с надкусанным персиком и виноградной гроздью. Муха, наконец, утихомирилась, усевшись на персик. Кроме дремлющего на пороге кухни хозяина, и стариков, в кофейне никого не было. Прохожий, заглянувший сюда из каменного коридора, не заметил бы в зале ничего необычного. После дневного намаза, торговцы запирали лавки, удаляясь в задние комнаты, для послеполуденного сна. Щелкали кости, к потолку поднимался ароматный дымок кальяна.

В особняке Кроу, на Ганновер-сквер, стоял кальян драгоценного хрусталя, украшенный серебром. Была там и доска, для шеш-беш, черного дерева, со слоновой костью: