Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть седьмая

Журавлев даже остановился, на белом мраморе дорожки:

– А те, кого в Германию угнали? Впрочем, они будут кричать, что их угоняли. Ехали добровольно, в благоустроенных плацкартных вагонах, с подъемными выплатами…, – многие колхозницы до войны и не видели таких поездов.

Он привез коллегам на Лубянку папку с нацистскими плакатами, на русском языке. Горцы в папахах с восхищением смотрели на подтянутого солдата вермахта: «Народы Кавказа! Мы несем вам освобождение от большевистского ига!». Румяная женщина улыбалась ухоженным малышам: «Я живу в германской семье и чувствую себя прекрасно. Приезжай в Германию, помогать по хозяйству». Плакат, призывающий украинских юношей записываться в дивизию СС «Галиция», Наум Исаакович разорвал лично:

– Всю Западную Украину мы отправим на Колыму, – пообещал начальник, – они друг друга локтями отталкивают, чтобы полизать задницу Гитлеру…, – на Лубянку поступили сведения, что в начале лета в «Галиции» насчитывалось восемьдесят тысяч добровольцев. Нацисты, кажется, могли сформировать из предателей еще один фронт. Солдат на такое у них хватало.

На совещании решили, что все советские граждане, находящиеся в Германии на время освобождения страны, подлежат строгой фильтрации:

– Если мы не доверяем оставшимся на оккупированных территориях, – заметил Эйтингон, – то, тем более, мы не должны обманываться слезливыми сказками, товарищи. У каждого предателя, уехавшего в Германию, найдется своя легенда…, – на конференции в Тегеране лидеры союзных стран обсуждали послевоенное устройство бывшего рейха. У Советского Союза имелся костяк предполагаемого, социалистического государства. В антифашистских школах обучались пленные. Летом создали комитет «Свободная Германия», где заправляли счастливо не расстрелянные до войны немецкие эмигранты, коммунисты, и «Союз немецких офицеров», во главе с генералом Зейдлицем.

В беседке горела керосиновая лампа.

Журавлев смотрел на новое фото жены и дочки. Наташа с Машенькой обосновались в ведомственной квартире, на Садовом Кольце. Дочка уверенно ходила и лепетала. По телефону, Журавлев услышал четкий, высокий голосок:

– Папа! С днем седьмого ноября…, – Машенька забавно картавила:

– Надо сказать Наташе, что они отлично вышли на фото…, – Наташа, в роскошной чернобурке, снялась с дочкой на коленях. Машенька, в шелковом, пышном платье, напоминала дорогую куклу. Малышка широко раскрыла большие глаза. Журавлев улыбнулся:

– Они у Машеньки яркие, как небо…, – Наташа заплетала девочке белокурые, трогательные косички. Журавлев не интересовался у начальника судьбой мальчика, который, когда-то, жил в его семье. Тело его матери гнило где-то в болотах под Волховом, а участь отца была давно решена. Бывшего коллегу, а ныне соратника Власова, штурмбанфюрера СС Воронцова-Вельяминова ждал суд и петля:

– Вовремя Антонина Ивановна без вести пропала, – хмыкнул Журавлев, – иначе бы ее тоже расстреляли. Как Воронова расстреляют, когда найдут, вместе с женой…, – после бегства из Свердловска бывший Герой Советского Союза и бывшая орденоносец Князева исчезли, словно растворившись в миллионах эвакуированных на Урал и в Сибирь людей.

Эйтингон слышал шаги на дорожке:

– Сейчас партию завершим…, – папку для Серебрянского он тоже убрал в портфель. Наум Исаакович, внимательно, следил за донесениями со среднеазиатской и китайской границ. После побега из Казалинска, калеки с Князевой, никто не обнаружил. В Казалинске так называемые Фроловы жили без ребенка, что беспокоило Наума Исааковича:

– Я обещал мальчику найти его сына…, – твердо сказал себе Эйтингон, – ребенок не должен расти без отца…, – предстояло еще, по просьбе Паука, избавиться от потомства якобы процветающего в Москве раввина Горовица.

Мальчик не хотел тащить в Москву чужое дитя:

– Правильно, – одобрительно подумал Эйтингон, – Дебора после потери сына будет вне себя от горя. Новости о смерти мужа ничего для нее не изменят. Матвей подставит ей крепкое, мужское плечо. Женщины ценят подобное. Она всю жизнь будет ему благодарна. Примет его ребенка, родит еще детей…, – полковника Гурвича в Москве ждала отличная квартира, дача, автомобиль, должность куратора атомного проекта, генеральское звание и Золотая Звезда Героя.

За мальчика Наум Исаакович не волновался. Матвей Абрамович вполне мог стать начальником управления, на Лубянке, и даже дослужиться до заместителя министра:

– И я буду рядом, разумеется…, – Эйтингон думал о другом ребенке.

Он приказал доставлять себе, каждый месяц, сведения из Караганды. Донесения из детского дома ему отчаянно не нравились. Воспитанник Иванов два раза пытался бежать, угрожал своим обидчикам ворованным из мастерской шилом, и отметил годовщину революции в карцере. Ребенок ухитрился сделать заточку, из украденной в столовой ложки:

– Нападал на воспитателя, нанеся ему легкое ранение, типа царапины…, – с фото на Эйтингона смотрел наголо бритый, угрюмый пацан, с подбитым глазом:

– Зубы ему тоже выбили, кажется. Нет, просто молочные выпадают…, – несмотря на голодную жизнь, Иванов больше напоминал девятилетнего мальчика:

– Плечи у него мощные, он высокого роста…, – парень, на шестом году жизни, смастеривший заточку, подавал большие надежды.

– И в кого он такой растет? – удивился Эйтингон:

– Петр трус, каких поискать. Кукушка мне еще во время оно говорила, что Петр за чужие спины прячется. Да я и сам все видел…, – Эйтингон уверял себя в том, что Кукушка и ее дочь мертвы. Так ему лучше спалось:

– Скоро мы расстреляем младшую Горскую, и от семейки предателей ничего не останется…, – пацан мрачно смотрел вперед:

– Внук герцога Экзетера, – вздохнул Эйтингон, – понятно, откуда у него такая кровь. В мизинце леди Холланд было больше смелости, чем во всем Петре. Семья титул от Вильгельма Завоевателя получила…, – парень, раньше напоминавший мать, стал похож на кого-то другого:

– Но не на Петра, это точно…, – ребенка можно было бы забить до смерти, но Эйтингон считал, что с Ивановым прощаться рано:

– Он нам нужен. Петра мы найдем и арестуем, но другие пособники фашистов могут сбежать, спрятаться, как и сами фашисты. Петр трясся над сыном. Если мы приставим пистолет к затылку Володи, мерзавец нам все расскажет…, – Эйтингон послал в Караганду распоряжение присматривать за ребенком.

Он не хотел, чтобы Иванов закончил инвалидностью:

– Потом мы его расстреляем. С двенадцати лет можно использовать высшую меру социальной защиты…, – сев напротив, Журавлев протянул ему фото.

– Отличная девчонка, – одобрительно сказал Эйтингон. Он подумал:

– Повозиться бы с малышом, мои дети выросли…, – ему, иногда, хотелось вернуться к ребячьему лепету, неумелым рисункам, и веселому крику, в передней: «Папа пришел!».