Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть вторая. Том второй

– Я сама оделась, дядя Эмиль, – сообщила Маргарита, – и ботинки застегнула… – Гамен лизнул ладошку хозяйки:

– Я пойду с вами… – девочка вскинула упрямый, материнский подбородок, – вы будете немцев убивать. Я тоже хочу… – она показала Гольдбергу какой-то камешек, – я меткая. Братья… – девочка запнулась, – учили меня камни бросать. А где мамочка, где Иосиф и Шмуэль… – Маргарита ойкнула. Гольдберг устало улыбнулся:

– Ничего страшного, здесь их можно так называть. Ты скоро всех увидишь… – пообещал Эмиль. Он сказал себе:

– Ладно. Элизе станет легче, если она поймет, что с Маргаритой все в порядке. Конечно, Барбье ее может заметить, или мерзавец, фон Рабе… – на площадь пришло много детей. Ребята Эмиля легко исчезали в толпе. Маргарита крепко держала его за руку. Гольдберг подтолкнул девочку:

– Беги к малышам, и ничего не бойся, милая. Мы освободим твою мамочку… – наклонившись, он услышал шепот:

– Вы словно рыцарь, дядя Эмиль. Мы будем жить в замке… – звонили колокола. Гольдберг, краем глаза, увидел на крыше церкви эсэсовцев:

– Барбье пулеметчиков туда посадил. Здесь три тысячи человек, женщины, дети… – глядя на своих ребят, на угрюмые лица поселковых шахтеров, он понимал, что не сможет запретить им стрелять в немцев:

– Обязательно будем… – уверил он Маргариту, чуть не добавив: «Все вместе».

Дождавшись, пока фон Рабе окажется к нему спиной, Эмиль выстрелил. Он целился в сердце, с расстояния в полсотни метров. Гольдберг еще успел прикинуть:

– У него шинель, китель. Но сейчас все начнут стрелять. Только бы Элиза ничего не делала, сразу бы бросилась на землю… – трещал пулемет, эсэсовцы, в оцеплении, закрывали Барбье. Макс навел пистолет на серую шляпку:

– Предательница, такая, как 1103. Никому из них нельзя доверять… – он хотел ранить женщину. Барбье толкнул ее на землю. Шляпка слетела, золотистые волосы упали на спину. Она подняла скованные руки, бросившись на коменданта, вцепившись зубами в его щеку. Женщина мотала головой. Сквозь гул колоколов, треск выстрелов, крики толпы, Максу даже послышалось рычание. Барбье отбросил ее, Элиза упала на заснеженные, окровавленные булыжники площади. Какой-то шахтер, схватившись врукопашную с эсэсовцем, прорывался к женщине.

Кепка слетела, Макс заметил бритую, почти наголо голову:

– Заключенный, что ли? Почему он в комбинезоне… – шахтер закрыл Элизу своим телом, по лицу Барбье текла кровь. Макс, прицелившись, всадил несколько пуль в спину мужчины:

– Даже если она ранена, это ничего не меняет. Я ее сам, лично расстреляю, никаких концлагерей… – пулеметы работали, эсэсовцы поливали толпу автоматными очередями. Женщины и дети, падая, спотыкаясь, бежали к настежь распахнутым, тяжелым, бронзовым дверям церкви. Макс, превозмогая боль, крикнул:

– Огонь на поражение, из всего оружия… – фон Рабе напомнил себе:

– Надо найти девчонку. Она тоже здесь, наверняка… – на площади оставались только трупы и раненые. Из церкви доносился детский плач. Отогнав шахтеров и заключенных к стенам домов, эсэсовцы держали мужчин под прицелом. Макс подумал, что расстреливать всех нецелесообразно. Шахты требовали работников.

Барбье держал у окровавленной щеки платок. Подходя к нему, глядя на грязные, испачканные, рассыпавшиеся волосы женщины, Макс выругался. Неизвестный шахтер держал Элизу за руку. Мужчина, судя по всему, был мертв. Она тоже не двигалась. Макс, брезгливо, сдвинул труп:

– Теперь она ничего не скажет… – пулеметная очередь пробила ей грудь, но Элиза еще дышала. На сером пальто появлялись и опадали кровавые пузыри. Макс уловил движение ее губ. Ему показалось, что умирающая женщина шепнула: «Эмиль…». Элиза дрогнула, вытянулась, изящная голова дернулась. На серо-голубые, открытые глаза, падали снежинки.

Барбье откашлялся:

– Макс, ты ранен… – перевернув шахтера на спину, Макс понял, что никогда в жизни его не видел:

– Странно, лицо типично еврейское. Откуда здесь евреи… – в голове закрутилась какая-то мысль:

– Дети, из приюта. Что-то было не так… – Макс понял, что при падении получил слабую контузию:

– Дети подождут, – разозлился он, – все равно они отправятся в концлагерь, со святошей. Я покажу, как надо обращаться с партизанами… – забыв о мертвом шахтере, фон Рабе разогнулся:

– Ранен. Сухожилие в плече перебило. Пусть меня перевяжут. Принесите доски, и канистры с бензином. Из церкви никого не выпускать! – приказал он солдатам, стоявшим на паперти, белого мрамора.

– В храме священник, он с колокольни спустился, – крикнул кто-то из эсэсовцев, – и женщины, с детьми. Мужчин нет. Кюре просит пройти, к умирающим людям… – Макс плюнул в окровавленный снег: «Я сказал, не выпускать».

Он сбросил разодранную, испачканную шинель. Морозный воздух обжег потную спину, рана болела меньше:

– По их милости у меня второй шрам останется, – зло подумал Макс, – мистер О’Малли мне в правую руку стрелял… – на холоде кровотечение остановилось, но голова гудела:

– Мистер О’Малли, брат Горовиц… – Макс, покачнувшись, сумел зажечь сигарету, – нет, не помню, что я хотел… – фон Рабе принял заряженный пистолет. Над крышей церкви парила большая птица:

– Сокол, – мимолетно подумал Макс, – в Альпах они тоже водятся. Какой красавец… – ему показалось, что в дальнем конце улицы, за поворотом, промелькнуло что-то красное. Солдаты несли к церкви доски, на площади пахло гарью и кровью. Макс повернулся к Барбье:

– Закрывайте двери, заколачивайте окна… – окна в храме были большими, с витражами. Макс добавил:

– Расставь автоматчиков, на безопасном расстоянии, вокруг здания. Стреляйте по всем, кто попытается бежать… – Барбье, казалось, все еще не понимал:

– Что ты хочешь сделать, Макс… – фон Рабе забрал у него платок:

– Сучка ему зубами в лицо вцепилась. Все они такие, тихони. Кровь Арденнского Вепря… – он успокоил Барбье:

– Даже шрама не останется, заживет. Поверь моему опыту… – Макс посмотрел на труп женщины. Шахтер лежал рядом, раскинув руки. Ему почудилось, что кончики их пальцев соприкасаются:

– Двигается он, что ли? – нахмурился Макс. Прошагав к трупам, фон Рабе со всего размаху наступил сапогом на руку шахтера. Затрещали кости, он поморщился: «Нет, мертв».

– Я собираюсь сжечь змеиное гнездо, Клаус, – коротко ответил фон Рабе. Он махнул рукой солдатам, у дверей церкви:

– Кидайте гранаты, начинаем!

Люди, у стен домов, остановившимися глазами, смотрели на стену огня, вспыхнувшую внутри храма. Языки пламени лизали чашу со святой водой, эсэсовцы захлопнули тяжелые двери. Раздался звон стекла, кто-то из мужчин, стоявших у стены, упал на колени, в мокрый, растоптанный снег. За витражами поднималась стена огня. Птица, сорвавшись с крыши, полетела в сторону темных развалин замка, на холме.