Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть вторая. Том второй

Документов у нее не имелось. Элиза с близнецами и Маргаритой скрывались в подвале больницы, в кладовой. У мальчишек были метрики близнецов Мерсье, но, прежде чем идти в гестапо, на регистрацию, Элизе требовалось обзавестись паспортом. Доктор Лануа сказал, что ее будут ждать в полночь, у старого, каменного моста, где в прошлом веке стоял охотничий дом де ла Марков.

– Человек из Сопротивления… – добавил доктор, – он вас узнает, не беспокойтесь… – Лануа замялся, – он здешний. Видел вас, до войны… – тихой, звездной ночью, уложив детей, она выскользнула из больницы через черный ход. Элиза пробралась задворками поселка к восточной дороге, ведущей на холм, к развалинам замка, и оттуда, в горы. Она почти бежала, оглядываясь на тусклые огни Мон-Сен-Мартена, на мощные прожекторы, освещающие терриконы шахт. Работа шла в три смены. По городку развесили плакаты о стратегической важности предприятия. Рейху требовались уголь и сталь. Поднимаясь наверх, Элиза вглядывалась в далекие очертания сталелитейного завода, на берегу Мааса. При жизни отца рабочих на завод возили за счет компании, на темно-красных автобусах, с черной полосой и головой вепря. Малышкой Элиза всегда хотела покататься на таком:

– Мы с Виллемом один раз пробрались туда… – она остановилась на гребне холма, – когда я еще в обитель не уехала… – рабочие шутили с ними, угощая шоколадом. Элизе дали посидеть на месте водителя.

Комендант Барбье реквизировал все автобусы компании. Рейх не мог себе позволить тратить бензин впустую. Рабочие ходили пешком, от поселка до завода было больше трех километров. Элиза прищурилась, от яркого света прожекторов концентрационного лагеря. Она не хотела смотреть на плац, за развалинами стен замка. Женщина перекрестилась, услышав лай собак:

– Господи, пожалуйста, помоги несчастным, дай им вернуться к семьям. Пусть безумие прекратится… – доктор Лануа поделился с ней слухами. Говорили, что с началом русской кампании, евреев из лагеря уберут, и наполнят бараки военнопленными.

Лануа, мрачно, заметил:

– Барбье считает, что они более выносливы. Сейчас в лагере три тысячи человек, из Бельгии, Франции, Голландии, но каждую неделю умирает пять десятков, а, то и больше… – Элиза подняла глаза:

– А что станет с евреями, доктор Лануа?

Ничего не ответив, врач указал на восток. Элиза не хотела думать о бывшем муже, как она, про себя, называла Давида:

– Я с ним разведусь, – твердо сказала себе женщина, – если он выживет, если вернется. Он убил моего отца и мать. Я не могу жить с подобным человеком. И после такого, он меня еще… – Элизу затошнило.

Она, с облегчением, дошла до узкой, порожистой реки Амель. Дул ветерок, пахло свежей водой, Элиза вдохнула аромат влажного мха, росшего на уступах серых камней:

– Мы здесь рыбу ловили, с Виллемом и кузеном Мишелем. Господи, пять лет назад, а, кажется, так давно. Пусть они с Лаурой будут счастливы, пусть доживут до конца войны. И я буду счастлива, – твердо сказала себе Элиза. Она вздрогнула, услышав шаги. Смутно знакомый голос, вежливо, поздоровался: «Добрый вечер, мадам Кардозо».

Элиза ожидала увидеть кого-то из шахтеров, или юношей, ушедших в армию, из поселка. Она смотрела на холщовую куртку, на коротко, почти наголо стриженые, темные волосы. В стеклах пенсне отражались звезды. Элиза не могла поверить своим глазам:

– Месье Эмиль… – она комкала воротник блузки, – месье Эмиль, вы живы. Но как, почему? Мне говорили… – Элиза запнулась, – что здесь есть командир, Монах. Вы от него?

Месье Эмиль сдвинул пенсне на кончик носа. Элиза вспомнила, как он склонялся над Маргаритой, младенцем, в кабинете рудничной больницы:

– Интересно… – она услышала мягкий голос, – маленькой девочке интересно, что здесь блестит… – длинные, ловкие пальцы врача приложили стетоскоп, он застыл, слушая дыхание ребенка, – сейчас я тебе дам погремушку, моя хорошая… – месье Эмиль разогнулся:

– Легкие чистые. Не волнуйтесь, мадам Кардозо, с Маргаритой все в порядке… – озабоченно, поведя носом, Элиза полезла в сумку:

– Надо ее перепеленать… – доктор Гольдберг забрал сверток:

– Вы чаю попейте… – добродушно сказал врач, – мы с Маргаритой справимся, мадам Кардозо.

– Он меня всегда называл мадам Кардозо… – Элиза увидела смех, в темных глазах:

– Я и есть Монах… – подмигнул ей Гольдберг, – я понимаю, в подобное сложно поверить… – кроме паспорта мадам Дельпи, и метрики ее дочери, в кармане куртки Монаха оказался пакет с бутербродами, и фляга с кофе:

– Я на задание иду… – они сидели на камне, у реки, – меня в дорогу снабдили провизией.

Элиза, тогда, отчего-то, решила:

– Девушка снабдила. Ему год остался до тридцати. Почти ровесник Виллема. До войны он, кажется, не встречался ни с кем, но у нас и нет евреев. Только если в Льеже у него подружка была. Почему я вообще о таком думаю? – рассердилась на себя Элиза. Осенью, Эмиль сказал, что в отряде девушек нет:

– Нам прислали радистку, из Лондона, но ее убили, – он вздохнул, – на акции. Хорошо, что мы передатчик в Льеж перевезли. Так надежней… – получив адрес и ключи от безопасной квартиры, Элиза поехала в город. Монах держал ящик, на почтамте:

– Меня предупредили, что вы приедете… – почти хмуро сказал Гольдберг, – Звезда, то есть мадам Горовиц. Мы с ней по рабочим делам связаны… – Элиза сначала подумала:

– Конечно, они оба медики… – женщина усмехнулась: «Словно в довоенное время». Элиза сообщила адрес ящика в Берлин, вернее, в Потсдам. Она отправила открытку, с видом льежского вокзала: «Дорогой друг, я продолжаю знакомиться с красотами Бельгии». Весточка означала, что радист готов к работе. Берлинская группа могла посылать информацию.

– И я ни с кем не встречался… – заметил Гольдберг, осенью, в наполненном медным сиянием лесу, среди тонкого, еле уловимого запаха грибов, и палой травы, – я учился, работал. У меня времени не оставалось… – он целовал распущенные, золотистые волосы. Элиза тяжело дышала:

– Даже странно, что именно сейчас появилось время… – Элиза виделась с Монахом каждую неделю, забирая сведения для передачи в Лондон. Он ждал Элизу под мостом, или выше по течению Амеля, в глухом лесу. Элиза шла по узкой тропинке, с плетеной корзиной, полной осенних листьев и желудей. В приюте берегли краски и цветные карандаши. Они жили на пожертвования, а шахтеры и сами бедствовали. Элиза собирала желуди и шишки:

– Позанимаемся с малышами, они всегда радуются поделкам. Они не рисуют войну, свастики… – Маргарита рисовала замки. Дети раскрашивали радуги, и морское побережье, в Остенде.

Семей на картинках не появлялось. Только девочка, из Брюсселя, нарисовала железнодорожный вагон и забор. За оградой стояло две фигуры, взрослого и ребенка. Еще один человек шел по улице. Девочка подняла темные, серьезные глаза: