Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть вторая. Том второй

– Рад встрече, мадам Дельпи. Я уверен, у нас найдется, о чем поговорить… – гауптштурмфюрер, щелкнул пальцами: «Забирайте ее, и начинайте обыск. Мне нужен Монах, и мы его найдем».

Вернувшись в приют, после воскресной мессы, девочки расчертили на заднем дворе линии для хинкелена. Маргарите, самой маленькой, разрешали прыгать на двух ногах. День оказался ярким, сверкал снежок на деревянной крыше курятника. Девочки расстегнули пальто, и сбросили шапки:

– После войны я сниму шапку… – успокаивала себя Маргарита, – и больше никогда не стану стричься… – некоторые дети в приюте были темноволосыми, но, ни у кого локоны не вились так, как у Маргариты. Мать, до войны, украшала ее тяжелые кудри игрушечной, блестящей диадемой. Ласковые губы касались щеки девочки:

– Ты моя принцесса… – вчера Маргарита ждала мать. Дядя Виллем, помолившись с девочкой, укрыл ее одеялом:

– Мама задерживается, милая. Хороших тебе снов… – подложив ладошку под щеку, девочка, второй рукой обняла Гамена. Здесь никто не запрещал ей спать с псом в одной кровати. Гамен лизнул ей пальцы, она закрыла глаза:

– Утром увижу мамочку… – Виллем, спустившись вниз, в столовую, хмуро сказал старшему священнику:

– Надо найти Монаха. И надо позвонить в Льеж, епископу… – он сел, бросив большие руки на стол, глядя исподлобья на отца Андре.

Старший священник, сняв очки, протер стекла, рукавом рясы:

– Доктор Лануа знает, где его искать, милый… – отец Андре вздохнул, – после мессы я с ним поговорю. Днем позвоним епископу… – они оба избегали упоминать об аресте, хотя знали, зачем Элиза ездит в Льеж. Виллем понятия не имел, где находится безопасная квартира. Отец Андре, потянувшись, взял его руку:

– Милый, я понимаю, о чем ты думаешь сейчас. О том, чтобы достать оружие, и уйти к Монаху, в лес… – в серых глазах Виллема священник заметил тоску:

– Я инженер, – Виллем свернул папироску, – я… – он помолчал, – я знаю, как стрелять… – Виллем исповедовался отцу Андре, но не говорил о расстреле приюта, в Теруэле. Он не упоминал о Тони, или малыше, которого она держала на руках. Ребенок снился Виллему по ночам, белокурый, сероглазый, похожий на него, в детстве.

Виллем открывал глаза, слыша блаженный, заливистый смех, шепот:

– Папа… Мой папа… – он сжимал руку в кулак. Смех затихал. Виллем, почти с облегчением, ловил знакомый свист снарядов, низкий, женский крик:

– Убийцы! Будьте вы прокляты, прокляты… – кроме священника в Теруэле и покойного папы римского, никто не знал, что случилось в Испании. Виллем ни на одной исповеди не признался в своем преступлении. О Тони он не думал, только молился, прося Иисуса и Мадонну, даровать ей счастье и покой:

– Я ее люблю, до сих пор, – понимал Виллем, – но теперь я устою, не поддамся соблазну. У меня есть своя стезя, малыши, сироты. Я им нужен, они лишились родителей… – мужчина помотал коротко стриженой, рыжеволосой головой:

– Нет, отец Андре. Я священник, слуга Божий, как и вы. У нас на руках паства, ребятишки. Кто о них позаботится?

Они молчали, тикали сосновые часы. Отец Андре замялся:

– Комендант вчера уехал, мне месье Верне сказал. Днем, когда мы в храме были. Он к вечерней мессе пришел. Машина Барбье телегу его на дороге обогнала… – Виллем подумал, что за сестрой могли следить:

– Она в лес ходит. Осенью желуди собирала, листья. Ее тогда долго не было… – Виллем заставил себя не краснеть:

– Она молодая женщина, а все равно, что вдова. Как я могу ее осуждать? – они с отцом Андре решили, что после мессы старший священник сходит домой, к доктору Лануа. По воскресеньям рудничная поликлиника не работала, врач навещал больных в палатах. В случае срочного вызова его можно было найти на квартире:

– Узнаем, как связаться с Монахом, – хмуро сказал отец Андре, – и позвоним в Льеж. Если мадам Элиза в тюрьме… – вспомнив, что мадам Кардозо ждет ребенка, священник осекся:

– Вряд ли она о подобном Виллему говорила… – решил кюре, – хотя он и брат. Тайна исповеди, мне нельзя ничего раскрывать… – он поднялся:

– Пойдем, милый, помолимся. Епископ сможет добиться свидания, если мадам Элиза в тюрьме… – Виллем не хотел думать о подобном. Вечером он обошел спальни детей, тихо открывая дверь, осеняя их крестным знамением:

– Двадцать человек, все евреи… – горько думал Виллем, – документы надежные, но они дети. Шахтеры не проговорятся, никто не проговорится, но если Барбье арестовал Элизу, то он здесь все перевернет… – Виллем прислонился к косяку двери. Мальчишки кузины Эстер, как обычно, спали в одной кровати. Он смотрел на светлые кудри:

– Они всегда признаются, кто из них кто. Иначе их, конечно, не различить… – мальчики помогали в церкви, причетниками:

– Весь поселок знает, кто они такие. Они здесь жили, до войны… – Виллем зашел к племяннице. Маргарита сопела, уткнувшись носом в черную шерсть Гамена. На ночь девочка снимала шапку. Виллем, осторожно, коснулся большой ладонью наголо стриженой головы, в пятнах от зеленки:

– Я обещаю, у тебя вырастут самые красивые косы в Бельгии, малышка. Принцесса… – Виллем, невольно, улыбнулся:

– Жаль, что наш титул прервется… – он велел себе не вспоминать о серых, больших глазах мальчика. Он покурил, на крыльце, глядя на яркую, зимнюю луну, на отсвет прожекторов, в небе, на черные силуэты терриконов:

– Если бы я сейчас увидел Тони, – понял Виллем, – я бы ей сказал, что я ее люблю, и буду любить. Но у меня другой путь, он никогда не изменится. И я бы попросил рассказать мальчику, что он наследник титула, – он обвел глазами крыши поселка, – он потомок Арденнского Вепря, барон де ла Марк… – Виллем выбросил окурок:

– Может быть, мы зря беспокоимся. Элиза решила переночевать в Льеже. Наверное, с ним, с тем человеком. Он, скорее всего, тоже из Сопротивления. Завтра Элиза утром появится… – сестра не приехала ни до, ни после мессы.

Отец Андре пошел к врачу, а Виллем повел детей обратно в приют. Он улыбнулся девочкам:

– Вы поиграйте, милые. Мы все приготовим… – Виллем учил мальчишек варить обеды. Он замечал:

– Ничего зазорного в работе на кухне нет. Мужчина должен уметь себя обслуживать. Готовить, стирать, убирать… – они сварили суп, из старых овощей. Виллем выдал близнецам решето:

– Соберите яиц, милые. Сделаем омлет, с гренками… – Иосиф и Шмуэль остановились на заднем крыльце. Сестра прыгала, девочки хлопали в ладоши:

– Sonnez les matines! Sonnez les matine!

Ding, daing, dong. Ding, daing, dong…

Гамен, жмурясь на полуденном солнце, свернулся клубком у двери курятника. Шипперке, воспитанная собака, относился к птицам свысока, не гоняя их по двору. Гамен только клацал зубами, когда какая-то курица подходила ближе. Шипперке почесался. Иосиф, углом рта, сказал: