Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури

– Окончательное решение… – поежившись, Эстер накинула на плечи льняной жакет, – здешних евреев отвозят на восток. В Польшу. Не может быть подобного. Их селят в гетто, в лагеря. Невозможно убить миллионы людей, – Гитлер, на фотографии, ласково улыбался, – никто не позволит… – Эстер понимала, что не в силах ничего сделать. Америка оставалась нейтральной страной, Британия сражалась с немцами в Северной Африке. Роммель рвался к иракским нефтяным промыслам, к Каспийскому морю.

Эстер, нарочито спокойно, свернула газету:

– Евреям никто не поможет. Советский Союз не устоит перед Гитлером. Потом он примется за Америку. Надо брать в руки оружие… – она посмотрела на свои длинные, ловкие пальцы, с коротко остриженными ногтями, – спасать тех, кто оказался в беде…

Эстер вскинула подбородок:

– Для этого я и еду в Польшу. Америка начнет воевать, Аарон, и Меир в Европе окажутся. И кузен Авраам тоже… – она знала, что бывший муж стрелял в Меира, в квартире на Плантаж Керклаан:

– Еврей Давид, или не еврей, – разозлилась Эстер, – после войны его надо судить. Хотя он будет утверждать, что действовал под влиянием обстоятельств. Рядом находился эсэсовец, фон Рабе… – Эстер, аккуратно, отсчитала деньги, но на чай ничего не оставила. Она не собиралась поддерживать хозяина кафе, повесившего портрет Гитлера.

Женщина медленно шла в сторону канала Принсенграхт, помахивая подержанной, но аккуратной сумочкой. В Амстердаме, Эстер избегала района церкви Вестеркерк, где стоял особняк Кардозо, и вообще оживленных кварталов. На еврейских улицах, вокруг Эсноги, она тоже не показывалась. Эстер не хотела, чтобы ее кто-то узнал.

Прощаясь с Элизой, они каждый раз назначали новое место встречи. Сегодня женщина ждала ее у почтового отделения на набережной Вестеркаде, к западу от квартала Йорден, где помещался дом Кардозо. Пока евреям Амстердама разрешали оставаться в своих квартирах, не переселяя их в отдельное гетто. Тем не менее, рядом с Эсногой поставили деревянную изгородь. На мостах разместили наряды полицейских.

– Это для нашего собственного спокойствия, – вспомнила она выступление бывшего мужа по радио, – проклятый мамзер, он за все поплатится… – Эстер подумала, что после войны члены юденратов сошлются на то, что не могли отказаться выполнять работу:

– Работу… – она остановилась у перил канала, – они составляют списки, по которым евреев посылают в неизвестность. На смерть… – вода шла рябью, под легким ветерком. Солнце припекало. Какой-то парень, с баржи, помахал Эстер: «Не грусти, красотка!».

Она, невольно, улыбнулась.

Эстер одевалась скромно, не желая привлекать к себе внимания. Она носила старые костюмы, или простые платья, покупая наряды в дешевых магазинах, в Спангене. Туфли у нее были на низком каблуке, часы, с потрепанным, кожаным ремешком:

– Женщина, блондинка. Подобных сотни на улицах, если ни тысячи… – она ездила пригородными поездами, останавливавшимися на каждом полустанке, между Роттердамом и Амстердамом. В вагоне пахло рыбой, табаком. Пассажиры шуршали яркими, спортивными газетами, играли в карты, женщины вязали. Здесь не появлялись патрули. На вокзалах полицейские только скользили взглядами по толпе, валящей с перрона в город:

– Монах тоже медленные поезда предпочитает, – усмехнулась Эстер, – я говорила, что лучше проиграть во времени, чем в безопасности… – она поняла, что рада отъезду:

– Мы друг друга не любим… – Эстер заправила за ухо светлую прядь, – тогда, в первый раз, я по мужчине соскучилась, а он, по женщине… – она тем вечером сама потянулась к его руке. Монах диктовал ей сведения, из Арденн:

– Сама обняла, поцеловала, сама повела в спальню… – Эстер усмехнулась, – конечно, ему в шахте одиноко. Подругу, в Мон-сен-Мартене, заводить опасно. Барбье, судя по всему, человек без жалости. Ничего, закончится война, Монах, кого-нибудь, встретит. И я тоже… – Эстер пришло в голову, что бывший муж может не согласиться на развод:

– Если он выживет… – достав папиросы, она чиркнула спичкой, – я навеки, останусь соломенной вдовой. Не смогу выйти замуж за еврея, не смогу родить ребенка… – подобное дитя считалось незаконнорожденным.

– А как его убивать? – Эстер, издалека, увидела вывеску почтового отделения:

– Он отец троих детей. У кого поднимется рука оставлять их сиротами? И так сирот на свете много… – на почте был готов абонентский ящик.

Эстер напомнила себе, что после встречи с малышами, надо отослать письмо Генриху, в Берлин, сообщая новый адрес. Она должна была миновать рейх, чтобы проехать из Брюсселя в бывшую Польшу, в Бреслау, но пани Качиньская и не думала встречаться с Генрихом. Подобное было слишком опасно. Она даже не стала упоминать об этом Джону, на сеансе связи.

– Надеюсь, Джон встретил, кого-нибудь… – вздохнула женщина:

– Мишель встретил, даже на войне. У кузена Стивена дочка, новорожденная… – она услышала лай собаки. Гамен скакал, по булыжникам, волоча сзади поводок. Близнецы бежали следом, таща за собой Маргариту. Пахло цветущей сиренью. Дети были теплые, мягкие, они обнимали Эстер за шею, лезли к ней на колени. Маргарита положила черноволосую голову ей на плечо: «Тетя, а вы печенье привезли?».

– Конечно… – пощекотав малышку, Эстер вспомнила о кинжале, в подкладке сумочки:

– Его дочери надо передать. Будет ли у меня девочка… – детские ладошки тянулись к застежке сумки. Эстер подняла голову, Элиза подхватила поводок Гамена:

– Прости, что они побежали… – женщина взяла за руку дочь:

– Поблагодари тетю Эстер за печенье, милая. Мы сходим в церковь… – Элиза всегда оставляла собаку Эстер и близнецам. Маргарита слезла с колен Эстер, сделав неловкий книксен: «Спасибо, тетя».

Эстер расхохоталась. Малышка слизывала с губ крошки от печенья:

– Рада угодить мадемуазель баронессе… – Маргарита почесалась: «Я стану принцессой, когда вырасту, тетя».

– Обязательно, – уверила ее Эстер. Она подтолкнула мальчишек:

– Съедим по мороженому, вы мне все-все расскажете, и пойдем кормить уток… – она посмотрела вслед узким плечам Элизы, в светлом, летнем платье:

– Она усталой выглядит. Ей едва за двадцать, а трое детей на руках… – глядя на Элизу, Эстер, иногда, чувствовала себя виноватой, – и мамзер, наверняка, заставляет ему кофе в постель подавать. Будущий Нобелевский лауреат. Но я и сама ему кофе носила… – муж, допивая чашку, едва заметно усмехался:

– Надо тебя побаловать. Для женщин подобное полезно… – он тянул Эстер за руку:

– Эгоист, – сочно сказала она, – всегда думал только о собственном удобстве. Один раз я его попросила… – Эстер даже замедлила шаг, – он удивился, сказал, что ни один уважающий себя мужчина, подобного делать не будет… – она услышала наставительный голос мужа: «Раввины такое запрещают».