Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая

– Она так на меня насела, что пришлось согласиться поехать в Москву… – Саша обретался в сухановском офицерском общежитии, – товарищ Котов, наверное, не похвалил бы меня… – машинка выпустила облако пара. Саша поставил на поднос капуччино для товарища Саломеи:

– Лучше бы я полетел в Куйбышев, – горько подумал он, – тетя Наташа в больнице, Марта плакала в трубку. Михаил Иванович сдерживался, но было слышно, что и он хочет заплакать… – Саша чувствовал вину перед Журавлевыми, всегда относившимися к нему, как к сыну. Прислушавшись к звукам из ближней ванной, он присел на высокий стул:

– Но что бы я им сказал, – Саша отпил свой эспрессо, – я не имею права упоминать об операции на Урале. Все равно, я мог бы их поддержать… – он утешал себя тем, что проведет лето на Волге:

– Буду решать с Мартой математические задачи, гулять с ней в парке и ездить с Михаилом Ивановичем на рыбалку, – Саша встряхнул бритой наголо головой, – товарищ Котов намекнул, что новые операции меня ждут только осенью. В Академии я буду заниматься почти заочно… – душ в ванной выключили, – это хорошо, иначе мне придется все время встречаться с ней… – Саша успел побывать в отделанной терракотовой плиткой и муранским стеклом ванной:

– Она меня научила… – Саша покраснел, – я и не знал, что так можно. Это из-за осторожности, – понял юноша, – наверное, она все-таки замужем… – Саше стало неловко, – а если ее муж на задании, или вообще… – он взглянул в сторону Кремля:

– Нет, она бы не стала так рисковать. Хотя нас никто не видел. Шлагбаум теперь автоматический… – товарищ Саломея набрала четырехзначный код, – в подъезде нет вахтера, дверь тоже с шифром… – Саша подумал, что в квартире вряд ли поставлены жучки или фотоаппараты:

– Ей доверяют. Она говорила, что отчитывается только непосредственно товарищу Котову или товарищу Шелепину… – несмотря на кофе и сигарету, Саше отчаянно хотелось спать. В последние недели, с началом диеты и усиленной работы со специалистами над легендой, он сильно уставал:

– Тебе надо выглядеть, как зэка, – наставительно сказал товарищ Котов, – скажи спасибо, что мы не делаем тебе наколки… – Саша изучил в стали кофеварки запавшие глаза, темные круги на лице:

– Меня еще побьют, впрочем аккуратно. 880 клюнет, поверит моему рассказу. В конце концов, я, всего на три года старше его сына. Он увидит во мне своего мальчика… – так считали специалисты, из института Сербского, работающие с Сашей. С товарищем Саломеей Саша о заключенном не разговаривал:

– Он государственная тайна. Какие бы у нее не имелись допуски, нельзя ей ничего сообщать без разрешения начальства… – он услышал легкую походку женщины, звуки нажимаемых кнопок:

– Она звонит кому-то, – юноша поднялся, – но вряд ли она доложит товарищу Котову о наших… – он поискал слово, – встречах. Это не в ее интересах… – на него повеяло лавандой. Рыжие, распущенные волосы падали тяжелой волной на шелковый халат. Товарищ Саломея попрощалась с кем-то:

– Непременно буду… – трубка вернулась на американский, плоский телефон:

– Называется «Принцесса», – вспомнил Саша, – она говорила, что это новая модель… – серые глаза заблестели, она взяла с подноса чашку:

– Ты такой заботливый, милый… – молочная пена испачкала губы, халат распахнулся, – спасибо тебе… – залпом допив кофе, товарищ Саломея потянула его в сторону сумрачной спальни, с широкой кроватью:

– Пойдем, пойдем… – женщина прижалась к нему, – я успела соскучиться… – обнимая его, подталкивая к постели, товарищ Саломея захлопнула дверь.

Неожиданным образом, единственным местом в Москве, где Эйтингон мог получить чашку отменного кофе, стал институт Сербского, в Кропоткинском переулке.

Окна кабинета главы диагностического отделения, доктора наук Лунца выходили в пустынный дворик. По верху трехметровой ограды протянули колючую проволоку. Институт соседствовал с довоенным зданием, выстроенным для посольства Финляндии. После ясного заката, утро выдалось теплым. Над государственной границей, как весело думал Эйтингон, щебетали воробьи. Раскормленный, рыжий институтский кот, лежа в солнечном пятне, на ступеньках заднего входа, лениво прядал ушами.

Попивая сваренный на турецкий манер кофе, Эйтингон небрежно оценил расстояние до суверенной территории Финляндии:

– Лунц сидит на пятом этаже. Я себе переломаю не только ноги, но и позвоночник. Или вообще, приложусь к камням затылком, как Ягненок… – разминая сигарету, он фыркнул:

– Ерунда, никуда я не побегу. Я должен увидеть девочек и мальчика… – Эйтингон не просил о встрече с официальной семьей. Со старшими детьми и женой все было в порядке:

– Шелепин знает, что меня они не интересуют, – понял Наум Исаакович, – он читал мое досье, составленное во времена первого ареста. Лаврентий Павлович во всем отлично разобрался. Он понимал, кто мне дорог на самом деле…

Тело Ягненка исследовали в сухановском морге. Патологоанатомы не нашли в трупе пуль, или чего-то подозрительного:

– Чистая травма головы тупым предметом, – хмыкнул Эйтингон, – он попал под обвал скальной породы. Но какого черта он вообще полез в пещеру… – 880 ничего не упомянул о цели, приведшей Ягненка в опасную расселину:

– Никаких полезных ископаемых на плато нет… – Наум Исаакович задумался, – может быть, они искали пропавший отряд внутренних войск, или, наоборот, прятались от наших бойцов… – из десятка человек в отряде поисковая партия обнаружила только одно закоченевшее, изуродованное тело радиста:

– Точно в месте, указанном 880… – Наум Исаакович потер ноющий висок, – но это не наши гости постарались. Это дело рук проклятой дикарки, Принцессы… – раны на трупе офицера напоминали увечья капитана Золотарева. Принцесса тоже пропала:

– Словно сквозь землю провалилась, – Наум Исаакович с тоской оценил гору папок перед ним, – непонятно, где она, где Волков, что случилось с остальным отрядом…

Доложив Шелепину о прибытии тела полковника Горовица в столицу, Эйтингон услышал раздраженный голос:

– Насколько я помню, в Суханове имеются особые печи, гражданин Эйтингон… – он опять стал гражданином, – или вы предлагаете вручить труп американскому послу… – Наум Исаакович, сдержавшись, ничего не ответил. Положив трубку, он долго стоял у пуленепробиваемого окна выделенного ему в Суханове кабинета:

– 880 сказал, что Матвея похоронили на семейном участке еврейского кладбища, в Ньюпорте. Ягненок обо всем позаботился, возил туда пасынка, читал по Матвею кадиш… – Эйтингон дернул щекой:

– Я не могу поступить иначе. Никому, ничего, нельзя говорить, даже Саше. Никто не поймет… – он прислонился лбом к стеклу, – да я и сам не понимаю, зачем я рискую. Я, все равно, не верю в Бога. Но я обязан вернуть Ягненку долг, это заповедь… – в синагоге, открыто или тайно, Эйтингон появляться не мог: