Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг

– Вахтенный! – заорал морской волк, подзывая старшего адъютанта. – Прикажи двум матросам быстро садиться в баркас…

«Значит, на лошадей», – сообразил адъютант.

– …И плыть в дивизию Чаплица с приказом шкиперу дрейфовать против брода у деревни Студенка, – уточнил он по карте название деревушки.

«Шкиперу, значит, генералу», – наконец разобрался адъютант и передал приказ вестовым.

Вечером к Чичагову прибыли борисовские мещане и, перебивая друг друга, стали орать, тараща глаза от переполнявших их чувств, что французы собираются переправляться в нижнем течении у деревушки Ухолоды. От их воплей у адмирала заложило уши.

«Словно во время бури», – подумал он и рявкнул, перекрыв горластых мужиков:

– Молчать! Бушприт [37] Бушприт – наклоненное рангоутное дерево в носовой части судна. вам в глотку. Докладывайте по одному. – И узнал, что понтонеры рубят лес, готовясь к переправе. – Свистать всех наверх! – приказал он сдвинуть флот на юг, к Шебашевичам.

Начальник его штаба генерал Сабанеев уговаривал Чичагова не спешить, пока обстановка не прояснится, но тот не прислушался к совету.

– Вот что, старпом, составьте приказ и отошлите Чаплицу, чтобы он плыл к Борисову, дабы укрепить оставленный здесь корпус Ланжерона – тоже великого стратега.

Генерал Чаплиц, стоя у деревни Брили, заметил ночью возле Студенки огромное число бивачных огней. Пленные французы дали сведения, что основные силы Наполеона находятся здесь, а не у Шебашевичей, куда увел армию адмирал. Чаплиц схватился за голову и послал вестовых к Чичагову и Ланжерону, собрав воедино свои силы и закрыв дорогу на Минск. Дорога на Вильну его не заинтересовала.

Адмирал не придал значения его донесению, а Ланжерон вторично приказал идти с дивизией к Борисову, подбавив этим масла в лампу везения Наполеона. Так выразился потом Нарышкин, встретившись со своим «старым другом» Ланжероном.

Закончив второй мост, предназначенный для обозов и артиллерии, в ночь на 14 ноября французы стали переправляться на другой берег. Все боеспособные части, кроме одной дивизии, охранявшей обоз, успели переправиться к тому времени, пока подошел Кутузов.

Витгенштейн не сумел отрезать французам дорогу к отступлению.

Русские захватили обоз, а охраняющая его дивизия на всякий случай сдалась, по-видимому, чтоб не расставаться с добром.

Узнав, что Наполеон благополучно переправился, Чичагов поначалу был поражен.

– Как? Наступают по всей ватерлинии? [38] Ватерлиния – линия соприкосновения борта судна с поверхностью воды. – переспросил он привезшего донесение офицера. «Обманули!» – дошло до него.

– Клянусь брам-стеньгой [39] Третья снизу часть составной мачты. , – завопил он, – что повешу Бонапарта на нок-рее! [40] Оконечность поперечной перекладины мачты. Где старпом? Как только пробьют вторые склянки [41] Удары в колокол каждые полчаса. , плывем на старое место, – распорядился адмирал.

Однако, подойдя к Борисову, Чичагов разглядел в подзорную трубу лишь арьергард французской армии, благополучно улепетывающей по Вильненскому тракту.

«Ежели враг показал корму, значит, победа!» – успокоил он себя, велев для острастки пострелять вслед из пушек.

Взбешенный Кутузов, благоразумно направив рапорт в Петербург об одержанной победе, плененной дивизии и огромных обозах, вслух воспитывать адмирала не стал, а послал ему письмо, захваченное у французского полковника.

«Я не могу понять действия русских в этот день, – читал адмирал, – тем более что генерал Чичагов…»

– Не генерал, а адмирал, сухопутная французская крыса! – возмутился Павел Васильевич, продолжая чтение.

«…Направил свой огонь на нас только 16 ноября… Он мог бы направить весь свой армейский корпус против нас, чего он, насколько я знаю, не сделал. Будь мы на их месте, перехода бы не последовало. Одним словом, мы спаслись сверх всякого ожидания».

«Все это благодаря вам, адмирал!» – приписал тактичный Кутузов.

Но Чичагова это не расстроило, так как ему привезли отбитые у врага фургоны, в которых находился императорский сервиз, украшенный золотыми вензелями Бонапарта.

«Прекрасно! У меня посуда пропала, зато вот наполеоновский рундучок прихватил», – обрадовался он. – Ничего! Мой бриг [42] Двухмачтовый однопалубный парусный корабль. еще доплывет до Парижа…»

К такой же мысли после Березины пришел и Наполеон.

«Черт с ним, с этим разлагающимся мясом, – брезгливо разглядывал он своих обмороженных солдат. – Необходимо спешить во Францию и собирать новую армию».

В сравнении с французами русские, конечно, выглядели справнее. И одеты они были теплее, и питались получше, и, черт побери, выигрывали кампанию…

Для поддержания морального духа нижних чинов и офицерского корпуса в конце ноября подошли приказы о награждении наиболее отличившихся в боях под Красным.

Укроп с Огурцом, а также Егор Кузьмин, Антип, Шалфеев и Тимохин получили медали. Тимохин, ко всему прочему, узнал, что стал унтером.

Это сразу подняло боевой дух рядового состава.

Тем более не обидели и командиров…

Раздобыв водки, обмывали награды. Кроме конногвардейских офицеров небольшой домишко осчастливили своим присутствием Нарышкин и двое кавалергардов.

Михаил Строганов, Оболенский и Серж украсили грудь сверкающими багряной эмалью Георгиевскими крестами.

Шувалову и Рубанову присвоили следующий чин.

Оболенский весьма удивлялся, почему не наградили Максима, ведь он захватил два неприятельских орудия.

«Начальству, конечно, виднее! – думал он. – Но как Вебер стал георгиевским кавалером, ума не приложу…»

Вебер награде не удивлялся.

«Мой эскадрон лучший в полку, вон сколько пушек в том бою захватили! – Нежно ласкал контуженным пальцем орден. – Теперь и чинишку неплохо бы получить…» – скосился на эполет.

Молодым офицерам приказом по полку Арсеньев объявил благодарность.

– Собирайся вкруговую, православный весь причет! Подавай лохань златую, где веселие живет! Наливай обширны чаши в шуме радостных речей, как пивали предки наши среди копий и мечей!

– Жуковский? – выслушал стих Оболенский.

– Да нет, сударь. Мой новый друг, гусар и партизан Денис Давыдов.

– Ну, положим, как Рубанов о юном поручике написал, он не сумеет, хотя и лоханями пунш лакает.

– Как – не сумеет? – обиделся за нового товарища граф. – Сейчас прочту… «К портрету Бонапарте» называется: «Сей корсиканец целый век гремит кровавыми делами. Ест по сту тысяч человек и серит королями…»

– Ух! – заржал князь. – Здорово! Надо переписать. Прав был атаман Платов, который сказал, когда ему представили Карамзина: «Люблю сочинителей, потому как все они такие пьяницы…».