Владимир Дягилев - Солдаты без оружия

Навстречу Цырубину шагал старшина второго танкового батальона.

— Товарищ Цветков, возьми-ка собачку. Полечи, может поправится, — сказал Цырубин, протягивая пса.

Разыскав дом, где остановился комбриг, Цырубин расправил складочки под ремнем, подтянулся и вошел без стука. На кухне за ранним завтраком сидел экипаж командирского танка. Возле только что растопленной печки колдовал проворный и ловкий ординарец комбрига. Багровый свет пламени прыгал по сторонам, освещая то железные банки на полках, то головы танкистов, то их одежду.

Две створчатые двери вели в комнаты. Цырубин спросил:

— Где хозяин?

Ординарец, приветливо улыбнувшись, кивнул на ближнюю дверь.

Посреди комнаты, держа на коленях развернутую карту-километровку, в глубоком кресле сидел гвардии полковник Бударин — крупный черноволосый человек лет сорока пяти. Одет он был в меховую, покрытую коричневой кожей куртку, с застежкой-«молнией» посредине, синие бриджи, хромовые щеголеватые сапоги.

Рассматривая карту, Бударин пристукивал по полу носком правой ноги, словно отбивал такт.

Опытный, быстрый глаз Цырубина, глаз разведчика, тотчас заметил, что в комнате есть еще двери, по-видимому черный ход, что одно окно разбито и выходит на улицу, два других во двор, что комбриг недавно побрился, что у него подергивается левая щека — значит, волнуется.

— Товарищ гвардии полковник! — негромко сказал Цырубин.

Бударин вскинул голову, отложил карту.

— Ага, прибыл, орел. — Радостная улыбка мелькнула на его суровом лице. — Слушаю.

Цырубин приступил к докладу. Он говорил неторопливо, лаконично, на особо важных местах слегка повышая голос. Бударин, внимательно выслушав доклад, задал несколько вопросов, сделал тут же кое-какие пометки на своей карте и неожиданно заключил:

— Ну что же, задачу ты выполнил отлично, но все-таки я тобою недоволен, орел. Недоволен.

Цырубин смотрел вопросительно.

— Мне ты нужен, — продолжал комбриг. — И не суй свою голову куда попало.

Он внимательно из-под черных бровей поглядел на Цырубина. Одежда начальника разведки: ватная, полученная перед наступлением телогрейка, стеганые брюки, яловые стоптанные сапоги — все было покрыто пятнами крови.

— Вы же сами, товарищ гвардии полковник, требуете хорошей разведки.

— Требую, — подтвердил Бударин. — И еще требую: себя береги и своих подчиненных тоже.

— Есть. Но тогда что же такое разведка?

— И без всякого «но». Повторяю: надо сохранять людей. Проводи разведку так, чтобы в бригаде потерь было поменьше. — Бударин насупился, дернул застежку-«молнию». — А то у нас опять машина сгорела.

— Какая? — спросил Цырубин.

— «Сто двадцать третья».

— «Сто двадцать третья»? — переспросил Цырубин, чувствуя холодок в груди.

— Да, «сто двадцать третья». — Бударин рывком застегнул «молнию», встал, подошел к Цырубину, посмотрел в упор. — Иди-ка отдохни. Вид у тебя очень неважный. Отдохни, орел.

Он подал Цырубину жесткую руку.

Выйдя на крыльцо, Цырубин минут пять стоял, прислонясь к стене, жадно вдыхая пахнущий дымом морозный воздух. «Сто двадцать третья» была той машиной, в которой, всюду сопровождая свой батальон, ездила его невеста Нина Чащина. Что сталось с экипажем? Жива ли Нина?

Он побежал во второй батальон. Там о судьбе экипажа ничего в точности не знали. Бросился к соседям — в батальон автоматчиков, там тоже ничего не могли ответить. Он кинулся к связистам — те разводили руками.

— Какого ж вы дьявола? — ругался Цырубин. — Люди гибнут, а вам ничего не известно.

— Заняты были, — оправдывались товарищи. — Только что бой закончился. Ты обожди малость — все разъяснится.

Тогда Цырубин сам отправился к месту гибели «сто двадцать третьей». Он проходил улицей, на которой догорал дом. Крупные хлопья гари летали в воздухе.

«Гори, гори, гори…» — почему-то вспомнились ему слова из песенки о фонариках, которую любила Нина.

В переулке вытаскивали танк, попавший в кювет. Его прицепили стальным тросом к другой машине, и оба танка, полязгивая гусеницами, дрожа от напряжения, медленно поползли вперед. Цырубин не в первый раз видел подобную картину, но сейчас этот лязг заставил его стиснуть зубы, ускорить шаг.

На окраине поселка Цырубин остановился, с волнением оглядел снежное поле. Оно было истоптано сотнями ног, примято широкими лентами гусениц.

«Сто двадцать третья» чернела неподалеку. Цырубин бросился к ней, сжав кулаки, пригнув голову, будто шел на страшный поединок со своей судьбой. И чем ближе он подходил к танку, тем медленнее двигался.

«Раз, два, три…» — машинально считал он шаги.

Вот и танк. Вокруг него большое черное пятно — обнаженная земля, стебельки прошлогодней травы. Башня с пушкой отброшена метров на десять в сторону. Правая гусеница разорвана и застыла, будто в судорогах.

Цырубин заглянул внутрь машины — никого. Обошел танк вокруг. Тоже никого. Тогда он бесцельно направился к башне, вспахивая ногами рыхлый снег. И вдруг замер: перед ним на снегу лежала отороченная белым заячьим пушком маленькая байковая рукавица. Нинина рукавица.

Он торопливо схватил ее обеими руками, крепко сжал, точно это была птица и могла вырваться, улететь. Постоял, подумал, щуря левый глаз, аккуратно сложил рукавицу вдвое, сунул в карман и устремился к лесу.

Загреков подошел к Чащиной, хотел положить ей руку на плечо, но, видимо, решил, что это может смутить девушку, — не положил, а сделал вид, будто смахивает соринку.

— Вы спали сегодня? — спросил он отеческим тоном.

— Немножко.

— Это где же?

В голосе Загрекова появилась добродушно-недоверчивая нотка, будто он знал заранее, что его пытаются перехитрить.

— А на танке. Завернулась в брезент и подремала.

Чащина, очевидно, догадалась: Загреков понимает, что она говорит неправду, — смутилась.

— Ну да, вы всегда не верите.

— Спать, — нарочито строго сказал Загреков. — Начсанбриг, у вас в машине тепло?

— Можно подтопить, — ответил Филиппов.

— Подтопите. И пусть, гвардии старший лейтенант поспит.

— Мне в батальон надо, честное слово, — отговаривалась Чащина.

— Без разговоров.

Чащина, недовольно махнув рукой, отправилась в «санитарку». Загреков проводил ее теплым взглядом, улыбнулся уголками губ.

— Терпеливая женщина, — сказал он Филиппову. — Терпению и геройству у нее нам, мужчинам, учиться нужно. Вы ее берегите.

— Слушаюсь.

Загреков проницательно посмотрел на Филиппова, заботливо спросил:

— А как ваше настроение?

Филиппов чуть было не рассказал о своей неожиданной робости, но вовремя сдержался. Ему показалось, что подобное признание уронит его в глазах замполита. «Еще сравнит меня с этой женщиной и сделает вывод не в мою пользу».