Владимир Богораз - Чукотскіе разсказы [Старая орфография]

— Что станется съ чукчей безъ оленьяго стада? — повторилъ Кутувія, какъ эхо. — Смотри, Эуннэкай! Олени опрокинутъ твой котелъ!

Дѣйствительно олени такъ и лѣзли въ огонь, не обращая вниманія на близость человѣка, къ которому въ другое время они относятся недовѣрчиво. Вѣтеръ улегся такъ же внезапно, какъ и явился, и комариная сила мгновенно воспрянула отъ своего короткаго бездѣйствія. Комаровъ было такъ много, что казалось, будто они слетѣлись сюда со всего свѣта. Изъ края въ край надъ огромнымъ стадомъ мелькали черныя точки, словно подвижные узлы странной сѣти, наброшенной на міръ и ежеминутно измѣнявшей свой видъ. Большіе оводы появлялись тамъ и сямъ въ петляхъ этой сѣти, кидаясь изъ стороны въ сторону рѣзкими угловатыми движеніями, одно изъ которыхъ неминуемо заканчивалось на чьей нибудь злополучной спинѣ. Со стороны казалось, будто кто-то швыряетъ въ оленей мелкими камешками.

Оводы были еще страшнѣе комаровъ. Едва почувствовавъ прикосновеніе овода къ своей кожѣ, олень испуганно вздрагивалъ и начиналъ мотаться, становиться на дыбы, лягаться задними ногами, усиливаясь прогнать мучителя. Но оводъ сидѣлъ плотно на мѣстѣ, не нанося, впрочемъ, оленю никакого непосредственнаго вреда, но тщательно приклеивая къ волосамъ оленьей шерсти множество мелкихъ яичекъ, изъ которыхъ должны были черезъ два, три дня вылупиться маленькіе бѣлые червячки, глубоко пробивающіе оленью кожу, чтобы сдѣлать себѣ гнѣздо въ живомъ мясѣ. Кромѣ крупныхъ оводовъ были другіе — мелкіе, съ цвѣтнымъ полосатымъ брюхомъ и короткими прозрачными крыльями. Движенія ихъ были гораздо проворнѣе. Они не старались усѣсться на оленью спину, а, подлетая къ носу животнаго, брызгали ему въ ноздри тонкой струей жидкости, заключавшей въ себѣ множество мелкихъ, но чрезвычайно вертлявыхъ червячковъ, не больше самой мелкой булавочной головки. Почувствовавъ у себя въ носу предательскую струю, олени принимались отчаянно чихать и тереться носомъ объ землю, что, конечно, нисколько не помогало имъ освободиться отъ червячковъ, которые поспѣшно пробирались въ самое горло, чтобъ тамъ замуроваться въ хрящъ.

Олени упрямо лѣзли въ костеръ, отгоняя другъ друга отъ неширокой струи дыма, дававшей защиту отъ насѣкомыхъ, и опрокинули таки котелъ Эуннэкая. Къ счастью, онъ успѣлъ его во время подхватить, и только небольшая часть воды вылилась на землю.

— Бѣдные олени! — сказалъ Каулькай, недоброжелательно поглядывая на тучи насѣкомыхъ, носившихся надъ стадомъ. Пастухи сидѣли въ самомъ дыму и мало страдали отъ комаровъ и оводовъ.

— И зачѣмъ это Тенантумгинъ сотворилъ такую нечисть?

— Вовсе не Тенантумгинъ! — возразилъ Кривоногій съ живостью, которой совсѣмъ нельзя было ожидать отъ него. — Станетъ родоначальникъ созидать такое? Комаровъ создалъ Кэля. Я слышалъ, еще бабушка разсказывала: когда Тенантумгинъ дѣлалъ весь свѣтъ, онъ сдѣлалъ сперва землю, потомъ оленя съ человѣчьей головой, потомъ волковъ и песцовъ, которые говорили по-человѣчьему. Потомъ онъ взялъ горсть земли, потеръ между ладонями, и вылетѣли всѣ съ крыльями, гуси, лебеди, куропатки. А Кэля набралъ оленьяго помета, тоже потеръ между ладонями, и вылетѣли комары, оводы и слѣпни и стали жалить оленей.

— Смотри-ка, Кутувія! — перебилъ Каулькай. — Вотъ этотъ пыжикъ, кажется, захромалъ. Дай-ка, я его поймаю?

И онъ осторожно сталъ подбираться къ маленькому черному теленку, слегка прихрамывавшему на лѣвую переднюю ногу, и, быстро вытянувъ руку, схватилъ его сзади. Теленокъ сталъ вырываться. Мать съ тревожнымъ хрюканьемъ бѣгала около пастуховъ.

— Постой, дурачокъ! — ласково проговорилъ Каулькай. — Посмотримъ только и отпустимъ!

И, затиснувъ теленка между своими могучими колѣнями, онъ вздернулъ кверху больную ногу и принялся разсматривать пораженное копыто.

— Не видно! — сказалъ онъ и, вынувъ ножъ, спокойно срѣзалъ внутренній краешекъ мягкаго копытца, похожаго скорѣе на хрящъ.

— А ну, посмотримъ! — сказалъ онъ и изо всей силы нажалъ пальцами вокругъ порѣза.

Изъ сѣроватаго хряща показалась капля крови, потомъ капля свѣтлаго гною, потомъ опять кровь, выдавившаяся цѣпью мелкихъ рубиновыхъ капелекъ. Теленокъ, убѣжденный, что пришелъ его послѣдній часъ, судорожно дрожалъ и закатывалъ глаза. Даже сопротивленіе его ослабѣло отъ ужаса.

— Пустяки, пройдетъ! — сказалъ Каулькай и уже готовъ былъ отпустить пыжика.

— Однако, не пройдетъ! — покачалъ головой Кутувія, заглядывая ему прямо въ глаза.

— Конечно, не пройдетъ! — согласился тотчасъ же и Каулькай. — Хромая какъ привяжется…

— Не — отстанетъ! — докончилъ Кутувія.

— Высохнетъ!..

— Издохнетъ!..

— Понапрасну пропадетъ!..

— Что жъ?.. — закончилъ Каулькай и вынувъ изъ-за пояса ножъ, увѣренной рукой вонзилъ его въ сердце бѣдному пыжику.

Пыжикъ судорожно брыкнулъ ножками. Глаза его еще больше закатились, потомъ повернулись обратно, потомъ остановились.

— Вай, вай! Эуннэкай! — сказалъ Каулькай, бросая на землю убитаго теленка.

Кривоногій обыкновенно исполнялъ всѣ женскія работы.

Черезъ полчаса пиршество было въ полномъ разгарѣ. Хотя олень былъ маленькій, но Эуннэкай приготовилъ всѣ его части по разъ навсегда заведенному порядку, и всѣ блюда чукотской кухни было на-лицо, смѣняя другъ друга. Мозгъ и глаза, сырыя почки и сырая печень, легкое, немного вывалянное въ горячей золѣ, и только испачкавшееся отъ этого процесса, снаружи черное, внутри кровавое, кожа, содранная съ маленькихъ рожковъ пыжика и опаленная на огнѣ. Въ котелъ съ горячей водой Эуннэкай положилъ цѣлуй груду мяса и повѣсилъ его надъ костромъ, прибавивъ двѣ или три охапки жесткаго тальничку, который онъ нарвалъ тутъ-же у огнища и бросилъ въ огонь вмѣстѣ съ полузасохшими желтозелеными листьями.

— Это получше твоего чаю! — сказалъ Кутувія, поглаживая себя по брюху.

Каулькай откинулъ голову назадъ, намѣреваясь загоготать по-прежнему, но не могъ, ибо ротъ его былъ набитъ до невозможности. Онъ только что испекъ на угольяхъ тонкія полоски мяса и теперь занимался ихъ уничтоженіемъ. Онъ чуть не поперхнулся и затопалъ ногами по землѣ. Эуннэкай тоже набилъ себѣ ротъ до такой степени, что почти не могъ глотать. Пастухи торопливо ѣли, какъ будто взапуски, дѣйствуя съ одинаковой энергіей и зубами, и руками, и длинными ножами, составлявшими какъ бы продолженіе рукъ, нѣчто въ родѣ длиннаго желѣзнаго ногтя, которымъ можно было съ такимъ удобствомъ выковыривать остатки мяса изъ всевозможныхъ костныхъ закоулковъ. Кости, окончательно очищенныя, доставались на долю желтаго Утэля, который разгрызалъ ихъ безъ труда и поглощалъ до тла, не оставляя ни крошки. Онъ тоже былъ голоденъ, а косточки пыжика такъ мягки.