Владимир Богораз - Чукотскіе разсказы [Старая орфография]

Полдень давно миновалъ, но солнце еще высоко стояло на небѣ, обливая яркими лучами и хмурые ряды лиственницъ, безмолвно стоявшихъ на обрывистомъ берегу узкой и извилистой виски, [89] Мелкая рѣчка, протокъ. и огромные сѣрые шатры нашего стойбища, похожіе скорѣе на холмы, чѣмъ на человѣческія жилища, и въ особенности гладкую, ослѣпительно бѣлую, снѣжную пелену, закутавшую и землю, и мерзлую рѣчку, и черныя вѣтви деревьевъ, упавшую легкимъ пушкомъ на длинныя и острыя верхушки шатровыхъ жердей, похожихъ на связку огромныхъ кольевъ, накрытыхъ толстымъ сѣрымъ чехломъ. Яркій блескъ снѣга рѣзалъ глаза и заставлялъ жмуриться. Воздухъ былъ наполненъ сверкающими блестками тончайшихъ снѣжныхъ пылинокъ, рѣявшихъ и переливавшихъ всѣми цвѣтами радуги. Свѣтъ какъ будто превратился въ вещество, въ блистающую ткань, струившуюся и трепетавшую вокругъ, и заполонялъ землю, вознаграждая ее за унылая сумерки, еще вчера давившія ее своими тяжелыми тѣнями. Въ этомъ обиліи свѣта было что то бодрящее, сулившее обновленіе природы и близкое воскресеніе жизни, закованной уже болѣе полугода въ суровыя цѣпи полярной зимы.

Я довольно уныло бродилъ по стойбищу, стараясь отогрѣть ноги, которыя пощипывалъ славный мартовскій морозъ, не смотря на двойные мѣховые сапоги. Обиліе свѣта не особенно прельщало меня. Уныніе зимнихъ сумерокъ уже изгладилось изъ моей памяти, а невыносимый блескъ снѣга успѣлъ навязать мнѣ начало особой глазной болѣзни, которою въ это время страдаютъ почти всѣ жители полярныхъ странъ. Я предпочелъ бы немножко меньше свѣта, а главное побольше тепла. А между тѣмъ холодъ ни за что не хотѣлъ смягчиться, и при постоянномъ пребываніи съ ранняго утра до поздней ночи на открытомъ воздухѣ, давалъ себя чувствовать самымъ непріятнымъ образомъ, забираясь подъ всевозможные покровы и проникая сквозь самыя затѣйливыя сочетанія мѣховъ.

Однако населеніе нашего стойбища обращало мало вниманія на холодъ и спокойно предавалось обычнымъ занятіямъ. Эттыгинъ, довольно тщедушный и тощій старикъ съ замѣтной просѣдью въ всклокоченныхъ волосахъ, съ плоскимъ лицомъ, похожимъ на потертую маску, и испорченными слезящимися глазами, сидѣлъ на корточкахъ у входа въ шатеръ и терпѣливо скоблилъ маленькимъ кривымъ ножичкомъ тонкія березовыя перекладины, изъ которыхъ должна была составиться новая ѣздовая нарта. Старшая жена его, Оттва, въ полудекольтированномъ мѣховомъ корсажѣ, вырѣзанномъ глубокими мысами на груди и спинѣ и обнажившемъ всю шею, сидѣла на землѣ и, засучивъ широкіе рукава, мѣшавшіе ея работѣ, чинила широко раскинутый передъ нею старый шатеръ такъ спокойно, какъ будто ея бронзовое тѣло, свѣтившееся изъ подъ одежды, дѣйствительно было сдѣлано изъ бронзы и не имѣло никакой чувствительности къ холоду. Двѣ молодыя бабы, разостлавъ на снѣгу внутреннюю мѣховую палатку, ожесточенно колотили ее кривыми колотушками изъ оленьяго рога, стараясь удалить изъ густого мѣха слѣды человѣческаго дыханія, осѣвшаго на стѣнки во время ночного сна и въ настоящую минуту, подъ дѣйствіемъ мороза, превратившагося въ бѣловатый иней. Онѣ уже цѣлый часъ исполняли эту тяжелую ежедневную обязанность чукотской хозяйки. Лица ихъ разгорѣлись отъ усилій, крупныя капли пота выступили на лбу и медленно текли по щекамъ, расплываясь въ толщѣ чисто геологическихъ наслоеній грязи, никогда не знавшихъ смывающаго вліянія воды. Одна изъ нихъ, чтобы облегчить свои движенія, спустила съ одного плеча широкій кэркэръ, открывъ правую половину своего здороваго торса и обнаживъ пышную бѣлую грудь, къ сожалѣнію испятнанную такими же геологическими наслоеніями, какъ и ея лицо. Другая хватала комьями снѣгъ и засовывала себѣ за пазуху, чтобы освѣжить разгоряченное тѣло. Кучка ребятишекъ, привязавъ концы крѣпкаго ремня къ вѣтвямъ двухъ деревьевъ, стоявшихъ рядомъ, съ визгомъ и криками забавлялась качаніемъ на качеляхъ. Мальчики помогали дѣвочкамъ раскачиваться и потомъ, хватая ихъ за длинные распустившіеся оборы мѣховыхъ сапогъ или просто за ноги, старались заставить ихъ упасть на снѣгъ.

Молодая здоровая ламутская баба Авдотья сидѣла на корточкахъ у огнища и варила въ маленькомъ желѣзномъ котелкѣ полужидкую зеленожелтую массу довольно подозрительной наружности, съ характернымъ острымъ запахомъ.

То была похлебка изъ оленьяго моняла. Собственно говоря, на котелокъ съ варевомъ она обращала довольно мало вниманія, а все время занималась подкладываніемъ въ огонь миніатюрныхъ щепочекъ, едва достаточныхъ для того, чтобы поддерживать маленькое голубоватое пламя подъ самымъ донышкомъ котла. Кругомъ нея былъ густой лѣсъ, но она непоколебимо соблюдала обычай, вынесенный изъ безлѣсной тундры, гдѣ дрова цѣнятся почти на вѣсъ золота. Она такъ увлеклась своимъ занятіемъ, что рѣшительно не замѣчала, что дѣлается вблизи.

Мой спутникъ по странствіямъ, нижнеколымскій казакъ Васька Кауровъ, неуклюжій парень съ чрезвычайно рябымъ лицомъ и маленькими узкими глазами, одинъ изъ которыхъ былъ испорченъ оспой, одѣтый въ длинную черную кукашку съ волчьимъ воротникомъ и прикрывшій плѣшивую голову выпороточьимъ малахаемъ, похожимъ на женскій капоръ, лѣниво поднялся съ пня, на которомъ просидѣлъ уже болѣе часа, спряталъ въ карманъ коротенькую трубку носогрѣйку, медленно подошелъ къ длинной нартѣ, стоявшей у одного изъ шатровъ, и, взявъ въ руку долгій арканъ, изъ крѣпкаго моржоваго ремня, принялся свертывать его въ кольца. Свернувъ всѣ кольца и расправивъ, какъ слѣдуетъ, петлю, онъ съ притворно безпечнымъ видомъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по направленію къ ничего не подозрѣвавшей ламуткѣ и вдругъ сильнымъ движеніемъ руки бросилъ арканъ и накинулъ ей петлю на шею и плечи.

— Хватилъ! Хватилъ! — радостно кричалъ Васька по русски, волоча свою добычу по глубокому снѣгу на длинномъ арканѣ.

— Не дури, дьяволъ! — визжала ламутка по чукотски. А то полѣномъ хвачу! — Но торжествующій Василій не обращалъ вниманія на этотъ визгъ и, преодолѣвая отчаянное сопротивленіе ламутки, тащилъ ее къ высокому берегу виски, откуда узкая, гладко утоптанная тропинка круто спускалась внизъ. Дотащивъ ее до спуска, онъ весело покатился подъ гору, употребивъ свою плѣнницу, какъ живыя салазки, и громкимъ свистомъ и гиканьемъ подражая крикамъ каюра, спускающагося на легкой собачьей нартѣ съ высокаго косогора.

Ламутка, получивъ свободу, встала и, отряхнувъ снѣгъ, облѣпившій ея одежду, полѣзла обратно на верхъ. Гладкая шерсть ея мягкаго кэркэра, обращенная наружу, предохранила ее отъ ушибовъ. Глаза ея весело улыбались. Явное ухаживаніе Васьки, выражавшееся даже въ такихъ наѣздническихъ эволюціяхъ, очевидно, не было ей непріятно. Замахнувшись на своего рыцаря изъ приличія полѣномъ, подхваченнымъ по дорогѣ, она подошла къ костру и стала подкладывать въ почти угасшій огонь свои неизмѣнныя щепочки.