Владимир Богораз - Чукотскіе разсказы [Старая орфография]

Но черезъ минуту она изо всей силы нажала ножъ и навалилась на него тяжестью своего тѣла. Олень судорожно вздрогнулъ и дернулся всѣми четырьмя ногами, какъ будто собираясь бѣжать, потомъ какъ-то опустился къ низу. Глаза его выкатились и пріобрѣли дикое выраженіе, ноги его дрожали мелкой дрожью, раздвигаясь врозь. Черезъ минуту онъ рухнулся на снѣгъ раной кверху и забился въ агоніи. Илинеутъ немного подождала, потомъ съ усиліемъ прорѣзала оленю брюхо и вырѣзала кусокъ брюшины, достаточно широкій, чтобы прошла рука. Откинувъ мѣховой рукавъ, она просунула руку въ отверстіе и припала лицомъ къ краямъ. Сдѣлавъ два или три глотка, она остановилась, опасаясь пить дальше, такъ какъ чукчи говорили, что человѣкъ, напившись теплой крови вволю, можетъ умереть. Она опять просунула руку внутрь оленя и вырвавъ одну за другой обѣ почки вмѣстѣ съ жиромъ, спрятала ихъ за пазуху, потомъ оттянула нижнюю челюсть къ низу и вырѣзала часть языка.

Свѣжевать оленя она не имѣла силы и запаслась по крайней мѣрѣ пищей, на день или два послѣ родовъ. Кромѣ пищи ей нужна была также лампа, а топленое сало оставалось только въ пологѣ, гдѣ лежалъ Рультувія. Она оставила оленя и поползла ко входу въ шатеръ. Шатеръ былъ полонъ грустнаго унынія, холодный пепелъ на очагѣ былъ покрытъ снѣгомъ, нападавшимъ сверху. Опрокинутый котелъ лежалъ на боку съ замерзшими остатками зеленой моховой каши. Слѣва отъ очага лежали два женскихъ трупа съ страшными открытыми лицами, покрытыми пятнами застывшаго гноя. Впрочемъ, Илинеутъ не стала на нихъ смотрѣть и пролѣзла въ пологъ. Въ пологѣ было темно и обшаривая лампу, она нѣсколько разъ наткнулась на голову старика, холодную и твердую, какъ камень. Отыскавъ, наконецъ, сало, она выбралась изъ шатра тѣмъ же порядкомъ и поползла къ заднему шатру, гдѣ она недавно пролежала три дня. Въ этомъ шатрѣ мертвецовъ не было на виду, но у лѣвой стѣны лежала груда, похожая на сложенныя вмѣстѣ туши, покрытыя шкурами. Илинеутъ, отворачивая голову отъ этой груды, пробралась въ пологъ, гдѣ мертвецовъ не было.

Въ пологѣ было страшно холодно, но онъ былъ такъ малъ, что даже дыханіе одного человѣка могло нѣсколько согрѣть его мерзлыя стѣны.

Подвязавъ наружную полу, чтобы пропустить немного свѣта, она высѣкла огня и зажгла моховую свѣтильню въ каменной чашѣ;, потомъ закрыла входъ, тщательно подоткнула всѣ стѣнки и снявъ съ себя обыкновенное платье, надѣла широкій балахонъ и поверхъ него завернулась въ толстое мѣховое одѣяло. Зубы ея стучали отъ холода. Надежды на спасеніе и жизнь не было никакой, тѣмъ не менѣе по примѣру чукотскихъ роженицъ она стала молиться Богу Благосклоннаго Бытія.

— «Ты, взирающій съ высоты на каждый шагъ оленнаго племени, — выговаривала она вслухъ среди одинокаго полога, — ты видишь мою бѣду и мои страхъ! Если Ты жалостливъ, пожалѣй малое, еще не рожденное, внушающее жалость звѣрямъ и людямъ. Дай ему выйти изъ моей утробы благополучно. Дай ему питаться молокомъ моихъ грудей благополучно, отведи духовъ болѣзни и смерти, сдѣлай лежащаго сидящимъ, сидящаго ходящимъ, ходящаго бѣгающимъ, быстроногимъ, охранителемъ стадъ ночью!..»

Схватки возобновились еще до конца молитвы. Но вѣрная завѣту своей матери и бабушки она не желала навлечь на себя безчестія криками [87] Чукотскія женщины считаютъ постыднымъ кричать во время родовъ. , и только грызла зубами мохнатый край одѣяла, чтобы, заглушить боль. Она разметалась на шкурахъ, сбила въ сторону одѣяло, тѣло ея извивалось, какъ тѣло пришибленной ящерицы. Наконецъ, слабый крикъ возвѣстилъ, что на стойбищѣ смерти прибавился новый живой человѣкъ. Необычайнымъ усиліемъ Илинеутъ приподнялась на мѣстѣ и принялась убирать ребенка. Она перевязала пуповину прядью своихъ волосъ, заранѣе выдернутыхъ изъ головы, и завернувъ ребенка въ свою одежду, переползла на другую сторону полога. Послѣ этого наступило забытье, длившееся нѣсколько долгихъ часовъ.

Наконецъ Илинеутъ очнулась. Голова ея была такъ тяжела, что она едва могла отдѣлить ее отъ мѣшка съ рухлядью, лежавшаго въ изголовьѣ. Ей хотѣлось пить, но за неимѣніемъ воды, она достала изъ котелка, стоящаго предъ лампой, нѣсколько кусочковъ льду и принялась ихъ сосать. Почки, взятыя въ запасъ, выкатились на постель; одна изъ нихъ лежала какъ разъ подъ рукой, она подняла ее ко рту и принялась сосать полузастывшій жиръ. Однако все это мало ее удовлетворило; у чукчей родильницу черезъ нѣсколько часовъ послѣ родовъ поятъ крѣпкимъ мяснымъ бульономъ, для того чтобы онъ превратился въ молоко грудой, а здѣсь не было глотка талой воды, чтобъ утолить жажду. Ребенокъ молчалъ, онъ, вѣроятно, спалъ, она хотѣла повернуться, чтобы придвинуть его къ себѣ и почувствовала, что вся нижняя часть ей не повинуется. Тѣло ея отъ пояса было приковано къ ложу. Ноги казались совсѣмъ чужими, и она не ощущала ихъ положенія на постели.

Полное отчаяніе овладѣло ея душой. Богъ Милосерднаго Бытія, очевидно, былъ глухъ къ ея мольбамъ. Ребенокъ пискнулъ. Она уперлась ладонями въ шкуры и стала напрягаясь переворачивать свое тяжелое тѣло на бокъ. Ноги ей мѣшали, заплетаясь одна за другую, но наконецъ ей удалось принять желанное положеніе. Раскутавъ ребенка, она приложила его къ груди, но въ ея тощей груди не было ни капли молока. Она положила ребенка на шкуры и перекинулась обратно на спину, потомъ отчаяннымъ движеніемъ локтей выпрямила свой окостенѣлый станъ и сѣла, опираясь, на стѣну полога; глаза ея горѣли, губы запеклись отъ сухости. Къ горлу подкатывалось что-то большое, колючее, какъ клубъ мышиной шерсти, отрыгнутый отравленной лисицей.

— Злой духъ! — заговорила она хриплымъ шопотомъ — ты, подползающій сзади, какъ трусливая россомаха, зачѣмъ не убиваешь сразу? Приди и возьмі меня и ребенка, всѣхъ людей, всѣхъ оленей, чтобы никто не могъ хвастаться безнаказанностью!..

Ребенокъ, которому было холодно, кричалъ не умолкая.

— Плачь громче! сказала Илинеутъ. — Моего голоса не слышитъ, мое тѣло — плохая добыча… Любитъ свѣжее, мягкое зубамъ, скользкое горлу.

Ребенокъ какъ будто послушалъ и заплакалъ громче. На дворѣ вдругъ раздался скрипъ чьихъ-то шаговъ на снѣгу.

— Олень! — сказала себѣ Илинеутъ, чувствуя, что весь пылъ ея внезапно проходитъ. Но шаги приблизились къ шатру. Чья-то рука осторожно отодвинула входную полу шатра.

Илинеутъ почувствовала, что ея волосы подымаются дыбомъ на головѣ. — Идетъ! — подумала она и замерла, сдерживая дыханіе и стараясь не шевелить ни однимъ пальцемъ. Но ребенокъ кричалъ по прежнему.

— Кто живой? — спросилъ снаружи голосъ, показавшійся ей грознымъ, какъ вой вѣтра.

Илинеутъ молчала.

— Кто живой? — повторилъ голосъ.

Илинеутъ рѣшилась отвѣтить, но изъ горла ея вырвался хриплый стонъ. Ребенокъ надрывался отъ плача. Кто-то снаружи сталъ на колѣни и потянулъ къ себѣ стѣнку полога. Больше несчастная родильница ничего не слышала и не чувствовала.