Владимир Богораз - Чукотскіе разсказы [Старая орфография]

— Какъ русская дѣвка! — подумалъ онъ. Онъ видѣлъ русскихъ только разъ въ жизни, во время посѣщенія ярмарки, но зналъ, что у нихъ бываютъ глаза, похожіе на небо, а волосы на увядшую траву. Широкія скулы этого молодого лица и ужасный монгольскій носъ съ вывороченными ноздрями не остановили на себѣ вниманія Эуннэкая. У него тоже были такія скулы и такой носъ.

Въ центрѣ группы ламутовъ сидѣлъ высокій человѣкъ въ ровдужномъ кафтанѣ съ безбородымъ лицомъ и злыми глазами, похожими на совиные. То былъ Уляшканъ, сынъ старика, сидѣвшаго у входа, настоящій хозяинъ шатра. Онъ поднялъ голову навстрѣчу вошедшему, и во взглядѣ его зажглась непріязнь. Онъ ненавидѣлъ чукчей отъ всей души, но, какъ и всѣ ламуты, боялся этихъ пришельцевъ, дерзко занимавшихъ лучшія пастбища исконной ламутской земли.

— Пришелъ? — сказалъ онъ сурово.

— Эгей! — нетерпѣливо отвѣтилъ Эуннэкай.

— Какія вѣсти? — спросилъ ламутъ.

— Гдѣ мои олени? — разразился Эуннэкай угнетавшимъ его вопросомъ.

Ламутъ посмотрѣлъ на него еще суровѣе.

— Садись! — указалъ онъ ему рукой на мѣсто по другую сторону огня. — Позови Ивандяна! — обратился онъ къ молодому парню съ рябымъ лицомъ и высокимъ остроконечнымъ затылкомъ, похожимъ на опрокинутую грушу, покрытымъ гладко расчесанной шапкой волосъ, остриженныхъ въ скобку.

Ивандянъ, стройный и тонкій, съ правильными чертами и нѣжнымъ цвѣтомъ кожи, съ высокимъ прямымъ лбомъ, сдавленнымъ на вискахъ и придававшимъ его лицу задумчивое выраженіе, вошелъ въ шатеръ и присѣлъ на корточкахъ рядомъ съ группой ламутовъ. Онъ долженъ былъ служить переводчикомъ. Уляшканъ и самъ довольно хорошо говорилъ по чукотски, но для пущей важности хотѣлъ говорить съ пришельцемъ при помощи чужого языка.

— Спроси его! — сказалъ онъ, нахмуривъ брови — какихъ оленей онъ пришелъ спрашивать въ домахъ чужого ему племени?

— Я потерялъ оленей — сказалъ Эуннэкай, не дожидаясь перевода. — Гдѣ мои олени?

Онъ понималъ немного по ламутски.

Уляшканъ потерялъ терпѣніе и разразился цѣлой рѣчью, направленной противъ всѣхъ чукчей вообще и противъ настойчивыхъ притязаній пришельца въ частности. Онъ говорилъ не безъ краснорѣчія и видимо увлекался собственными словами. Ивандянъ почти съ такимъ же наслажденіемъ переводилъ его рѣчь на чукотскій языкъ. Ламуты были рады излить свое негодованіе, накопленное за многіе годы, на несчастнаго парня, который въ отвѣтъ на словесную обиду не могъ прибѣгнуть къ обычному аргументу несловоохотливыхъ чукчей, т. е. къ кулачной расправѣ или прямо къ ножу.

— Зачѣмъ ты вошелъ въ домъ чужого племени и сѣлъ около чужого тебѣ огня съ такими странными рѣчами? — говорилъ ламутъ. — Развѣ ты нанялъ ламутовъ себѣ въ сторожа, что спрашиваешь у нихъ о своихъ потеряхъ? Таковы ваши чукотскіе обычаи! Вы входите въ чужое жилище, но у васъ нѣтъ на языкѣ словъ пріязни! Въ рѣчахъ, дающихъ радость слушателю, вы неискусны!.. Почему ты, будучи молодымъ и увидевъ людей старше себя, не обратился къ нимъ со словами привѣта? Почему ты не ждалъ, чтобы они сами обратились къ тебѣ съ дѣловитой рѣчью?.. Таковы ваши чукотскіе обычаи! Вы не знаете ни старшинства, ни покорности, бродите все равно, какъ олени въ лѣсу… Или ты пришелъ искать своихъ потерь въ моемъ домѣ, своихъ оленей въ моемъ стадѣ?.. Смотри! у насъ нѣтъ ничего чужого!.. Или ваши отцы еще мало отняли у нашихъ, придя на эту землю?… Они заняли лучшія пастбища, стали станомъ на каждой рѣкѣ!.. Стада дикого оленя, которыя были нашими стадами и давали намъ пищу, не нуждаясь ни въ дневной, ни въ ночной охранѣ, бѣжали передъ запахомъ помета вашихъ стадъ!.. Ламуты остались безъ пищи, но отъ вашей щедрости и отъ вашего богатства не воспользовались ничѣмъ… Развѣ чукча оживитъ голоднаго человѣка безъ платы? Но мы не виноваты, что Лѣсной Хозяинъ угналъ бѣлку изъ нашихъ лѣсовъ, и отнялъ у насъ шкуры на плату?.. Красному Солнцу наскучило смотрѣть на ваши насилія и обиды! Оно наказываетъ васъ за то, что вы скупы къ бѣдному, и разгоняетъ ваши стада, превращая ихъ въ дикія, на благо каждой рукѣ, которая можетъ держать пищаль. У него спроси, куда ушло твое стадо! Его глаза видѣли бѣгство… Если благосклонно, скажетъ!

Пастухъ.

Эуннэкай плохо слушалъ слова Уляшкана и вольное переложеніе Ивандяна, упрощавшаго по необходимости высокопарныя выраженія оратора, чтобы приспособить ихъ къ болѣе первобытному строю чукотскаго языка. Онъ понялъ только, что ламуты не знаютъ, гдѣ его олени, и какъ будто даже сердятся на него за то, что онъ хочетъ отыскать ихъ. Странныя мысли приходили ему въ голову. Не увели ли его стадо полевые олени, заколдованные Лѣснымъ Хозяиномъ, чтобы умножить его вольные табуны? Но унесли ли его шаманы изъ таинственной страны, расположенной за семью морями, гдѣ косматые жители пасутъ бѣлыхъ собакъ, чтобы питаться ихъ жиромъ и внутренностями?

Въ сердцѣ его словно что-то оборвалось. Онъ успѣлъ прилѣпиться къ мысли, что здѣсь онъ найдетъ указаніе относительно своей утраты. Если ламуты дѣйствительно ничего не знали объ его стадѣ, значитъ оно не приходило на наледь Андильвы, и поиски въ этихъ мѣстахъ были безплодны. Куда же идти? Вернуться на Муруланъ и отправиться влѣво или вправо по горнымъ ущельямъ и вершинамъ, отыскивать уже не стадо, а кого нибудь изъ товарищей, ушедшихъ по тому направленію раньше его… Но Кутувія не захочетъ смотрѣть на его лицо и прогонитъ его толчками, какъ коростливую собаку, а Каулькаю онъ и самъ не хотѣлъ показываться на глаза.

Ламутъ прекратилъ, наконецъ, свою гнѣвную рѣчь, тѣмъ болѣе, что ѣда была готова. Дѣвушка выложила мясо на широкую доску, накрошила его мелкими кусочками, ссыпала ихъ на желѣзную тарелку и поставила передъ мужчинами.

— Ѣшь съ нами! — сказалъ Уляшканъ, указывая рукой на дымившуюся горку мясныхъ кусочковъ.

Эуннэкай машинально обошелъ огонь и припалъ на корточки рядомъ съ Ивандяномъ, взялъ одинъ кусокъ, положилъ его въ ротъ, но, не успѣвъ проглотить, внезапно поднялся на ноги и вышелъ вонъ, оставивъ ламутовъ въ немаломъ удивленіи насчетъ внезапности своего ухода. У входа въ шатеръ онъ подобралъ свой посохъ, оставленный по обычаю снаружи, и медленнымъ шагомъ побрелъ внизъ по Андильвѣ, покинувъ стойбища чужого народа. Желтый Утэль послѣдовалъ за нимъ, грустно опустивъ косматый хвостъ. Онъ тоже былъ убѣжденъ въ безполезности поисковъ Эуннэкая.

Каулькай нашелъ стадо на другой день вечеромъ. Олени быстро шли впередъ, выстроившись въ колонну, и только неутомимыя ноги быстроногаго пастуха могли наверстать значительное разстояніе, уже оставленное ими позади. Кутувія описалъ большой кругъ и снова вышелъ на Муруланъ, на день пути ниже по теченію, потомъ поднялся вверхъ и засталъ Каулькая на прежнемъ пастбищѣ съ найденнымъ стадомъ. Эуннэкай больше не показывался людскимъ глазамъ, и куда онъ дѣвался, никто не могъ узнать. Быть можетъ, онъ сложилъ свои кости, высохшія отъ усталости, у подножія уединенной скалы, или, боясь вернуться къ товарищамъ, отправился къ лѣснымъ людямъ и сдѣлался ихъ братомъ, или черный старикъ, который вѣчно ходитъ босикомъ, разсердился на его нерадѣніе и приготовилъ ему новую встрѣчу, менѣе безобидную, чѣмъ въ первый разъ? Кто можетъ рѣшить это? Даже желтый Утэль не вернулся обратно, чтобы сообщить хоть псамъ на стойбищѣ своимъ собачьимъ языкомъ, непонятнымъ людямъ, о судьбѣ, постигшей Эуннэкая. Мать не зажгла его костра святымъ огнемъ, вытертымъ изъ деревяннаго огнива. Братъ не закололъ надъ его трупомъ упряжныхъ оленей, чтобы онъ могъ переѣхать ледяныя поля, отдѣляющія область, не знающую ночи, гдѣ ведутъ блаженную жизнь безсмертныя дѣти Крэкая среди безчисленныхъ стадъ, чьи олени не нуждаются въ охранѣ и убиваютъ другъ друга рогами по мановенію ихъ владѣтелей.