Владимир Богораз - Чукотскіе разсказы [Старая орфография]

— Пришелъ? — сказалъ человѣчекъ, толкая его ногой.

Эуннэкай не отвѣчалъ ни слова.

— Эуннэкай, пришелъ? — повторилъ человѣчекъ такимъ страннымъ голосомъ, что Эуннэкай отъ удивленія широко открылъ глаза. Онъ узналъ голосъ Рэу, своего брата, котораго много лѣтъ тому назадъ унесъ Великій Моръ.

— Ты что здѣсь дѣлаешь, Рэу? — хотѣлъ крикнуть онъ, но Рэу предупредилъ его.

— Не кричи! — выразительно шепнулъ онъ, предостерегающимъ взглядомъ указывая на Кэля, крѣпко заснувшаго въ углу. — Кэля унесъ меня, чтобы я заправлялъ свѣтильню въ его лампѣ. Уже десять лѣтъ я хожу взадъ и впередъ сквозь горячее пламя! Видишь: на моей головѣ не осталось ни одного волоса, всѣ обгорѣли отъ жара, кожа моя сморщилась, какъ обожженная перчатка, тѣло прогорѣло до дыръ и не можетъ заслонить пролетающей искры. Даже тѣнь моя сгорѣла въ огнѣ! Какъ можетъ человѣкъ жить безъ тѣни?.. А теперь онъ взялъ и тебя! Берегись жить вблизи огня, Эуннэкай! Тѣло твое прогоритъ насквозь! Лицо почернѣетъ, какъ котелъ, простоявшій у костра 20 зимъ, зубы во рту станутъ, какъ обгорѣлые угли!..

Эуннэкай не отвѣчалъ ни слова.

— Ты спишь, Эуннэкай?.. — человѣчекъ опять толкнулъ его ногой.

— Проснись, проснись!.. Есть средство убѣжать отсюда! Пробить дверь въ желѣзномъ пологу!.. Скажи, Эуннэкай: что ты ѣлъ въ своей жизни на землѣ?

Эуннэкай подумалъ, подумалъ и отвѣтилъ:

— Оленину!

— А ѣлъ ли ты тюленье мясо? Ѣлъ ли ты моржовую кожу? Ѣлъ ли ты китовый жиръ?..

Эуннэкай опять не отвѣтилъ. Онъ боялся сказать: нѣтъ!

— Кто ѣстъ разное на землѣ, тотъ копитъ большую силу. Онъ можетъ бороться съ Кэля! Скажи, Эуннэкай: ѣлъ ли ты тюленье мясо? Ѣлъ ли ты моржовую кожу? Ѣлъ ли ты китовый жиръ?..

Но при одной мысли о борьбѣ съ Кэля, Эуннэкай вздрогнулъ и зажмурился. Онъ опять не отвѣтилъ на роковой вопросъ.

— Ты, негодяй! — раздался громовой голосъ надъ его головой. Ужасный толчокъ ногою въ грудь разбудилъ Эуннэкая. Кутувія стоялъ надъ нимъ съ лицомъ, искаженнымъ отъ ярости.

— Проклятый! Гдѣ олени?

Эуннэкай вскочилъ, трясясь всѣмъ тѣломъ, и схватился за грудь. На яву, какъ и во снѣ, онъ не могъ выговорить ни слова. Ни одного оленя не было видно на площадкѣ. Она была такъ тиха и пустынна, какъ будто на ней отъ сотворенія міра не показывалось ни одно живое существо.

— Собака! — сказалъ Кутувія, нанося ему второй ударъ. — Каулькай! Каулькай! Вставай! Твой братъ отпустилъ стадо!

Но Каулькай, спавшій такимъ непробуднымъ сномъ, пробудился еще раньше окрика. Однимъ прыжкомъ онъ очутился на ногахъ, бросилъ быстрый взглядъ вокругъ себя, увидѣлъ своихъ товарищей, погрозилъ имъ своимъ загорѣлымъ кулакомъ и опрометью сбѣжалъ по крутому косогору на берегъ Мурулана, протекавшаго внизу.

— Эй-а! Эй-а! — раздавались его громкіе крики призыва, проникнутые не поддающимся описанію хрипящимъ звукомъ, какой издаютъ оленьи быки въ пору порозованія . Кутувія простоялъ секунду на мѣстѣ, потомъ, быстро подобравъ съ земли шапку, убѣжалъ по противуположному направленію, также начиная многотрудный поискъ.

Эуннэкай долго стоялъ на одномъ мѣстѣ, держась рукою за грудь. Онъ никакъ не могъ понять, что случилось. Враждебный духъ опять усыпилъ его умъ, чтобы увести отъ него оленей и погубить его въ конецъ. Не Тенантумгинъ, а Кэля создалъ его, Кэля владѣлъ имъ всю жизнь, Кэля унесъ его душу въ эту туманную ночь и носилъ ее по надземнымъ пустынямъ, гдѣ никогда не бываетъ дня, и заперъ его въ желѣзный шалашъ для того, чтобы тѣмъ временемъ похитить отъ него стадо. Эуннэкай машинально собралъ всѣ вещи, связалъ ихъ по обыкновенію въ видѣ плоской и длинной ноши, увѣнчанной котломъ, и уже хотѣлъ взвалить ее на свои плечи, но передумалъ и положилъ ее опять на землю. Надо искать оленей, а за вещами можно будетъ придти потомъ, въ другой разъ. Эуннэкай поднялъ посохъ, забытый Кутувіей, и опять осмотрѣлся вокругъ. Желтый Утэлъ, ковыляя на трехъ ногахъ и виляя хвостомъ, подбѣжалъ къ нему. Онъ тоже спалъ и не успѣлъ уйти вмѣстѣ съ кѣмъ нибудь изъ пастуховъ, а теперь ластился къ Эуннэкаю, какъ будто выражая сочувствіе его горю и обѣщая посильную помощь.

Эуннэкай нагнулся и вытащилъ ногу Утэля изъ-за ошейника.

— Пойдемъ, Утэль! — сказалъ онъ. — Станемъ искать стадо!

Онъ спустился на Муруланъ, но вмѣсто того, чтобы перейти на другой берегъ къ линіи противолежащихъ вершинъ, какъ это сдѣлалъ Каулькай, направился внизъ по рѣкѣ, намѣреваясь достигнуть небольшаго горнаго ручья, впадавшаго въ Муруланъ, и, поднявшись вверхъ по его теченію, перевалить черезъ горную цѣпъ и достигнуть истока другой горной рѣчки Андильвы, стекавшей съ противоположнаго склона. То были высокія мѣста, богатыя наледями, и вѣчно обдуваемыя вѣтромъ, постоянное жительство дикихъ оленей и горныхъ барановъ. Они были хорошо знакомы чукотскимъ оленямъ, которые не разъ убѣгали туда, и Эуннэкай надѣялся, что, можетъ быть, и теперь найдетъ тамъ свое убѣжавшее стадо.

Послѣ ночнаго холода и тумана день выдался такой, какого не бывало и въ началѣ іюля, въ самую жаркую пору лѣта. Легкій вѣтеръ, потянувшій съ востока, увелъ всѣ дымныя тучи, надвигавшіяся отъ горѣвшихъ лѣсовъ, захвативъ по пути и сѣрыя облака тумана, нависшія на горныхъ вершинахъ. Было ясно и тепло. Нѣсколько плоское небо полярнаго горизонта сіяло блѣдной синевой, не запятнанной ни однимъ облачкомъ. Солнечные лучи весело переливались въ свѣтлыхъ струяхъ рѣчки, бѣжавшей по камнямъ. Эуннэкай шелъ и думалъ. Что, если стадо убѣжало совсѣмъ и не вернется обратно? Конечно, Эйгелинъ не обѣднѣетъ отъ этого: у него есть еще четыре большихъ стада. Кутувія уйдетъ къ старшему брату Тнапу, то ему и Каулькаю придется плохо. Эйгелинъ въ гнѣвѣ страшенъ. Развѣ не бросился онъ съ ножомъ на ламута Чемегу, когда дочь Чемеги, купленная для Кэргувіи, убѣжала ночью въ свой родной станъ, а Чемега не хотѣлъ вернуть калыма, какъ было условлено? И развѣ Эуннэкай не видѣлъ, какъ онъ колотилъ кольцомъ отъ аркана прямо по лицу своего третьяго сына Эттувію, когда у того ушелъ немногочисленный «отрывокъ» изъ стада.

Впрочемъ, не за себя лично больше всего опасался Эуннэкай. Пусть Эйгелинъ бьетъ его арканомъ, пусть заколотитъ на смерть, пусть переломаетъ кости, какъ чаунцы переломали его старшему брату на Весеннемъ Торгу, пусть ударитъ его ножомъ въ грудь, какъ убиваютъ худого пыжика весною на ѣду! Онъ заслужилъ все это. Да! пусть они зарѣжутъ его и ѣдятъ его тѣло, ибо онъ заставилъ ихъ потерять такъ много священныхъ животныхъ, дающихъ человѣку ѣду и жизнь!

Но мщеніе Эйгелина не ограничится имъ однимъ. Онъ прогонитъ со стойбища старую Нэучкатъ, и она пойдетъ пѣшкомъ скитаться по пустынѣ, ибо всѣ олени Каулькая ушли вмѣстѣ съ стадомъ Кутувіи и не осталось ни одного, чтобы запрячь широкія сани и увезти хоть шатеръ и три столба, основу людскаго жилища. Пойдетъ Нэучкатъ по пустынѣ, питаясь кореньями и дикими травами. Еще захочетъ ли какой нибудь житель дать ей пристанище? И Каулькая прогонитъ Эйгелинъ, и никто изъ сосѣднихъ владѣльцевъ не захочетъ принять къ себѣ пастуха, который такъ безпеченъ, что отпустилъ стадо. Но у Каулькая крѣпкія ноги. Онъ уйдетъ на другой конецъ Камня или туда, гдѣ Морской Чаунъ (Малый Чаунскій проливъ) наполняется соленой водой во время сѣвернаго вѣтра, а потомъ мелѣетъ, открывая дорогу на далекія пастбища Айона), какъ разсказываютъ старики, впервые пригнавшіе стада съ сѣверной стороны на Камень. Уйдетъ Каулькай, опираясь на свое копье, и Эуннэкай больше не увидитъ его. Сердце Эуннэкая болѣзненно сжалось. Въ этомъ нехитромъ и незлобивомъ сердцѣ таилось глубокое, полубезсознательное обожаніе высокаго и статнаго брата, который во всѣхъ отношеніяхъ могъ служить идеаломъ чукотскаго «хранителя стадъ». Эуннэкай забылъ и про боль въ груди и про больную ногу и быстро шагалъ по каменистому берегу, опираясь на посохъ, и свободный отъ обычной ноши, чуть ли не въ первый разъ. Растительность на берегахъ рѣки снова получила болѣе разнообразный характеръ. Всѣ кусты, травы и цвѣты полярной и альпійской флоры поднимали ему на встрѣчу головы, немного утомленныя бездождіемъ и зноемъ, ибо полярныя растенія также предпочитаютъ сырость и холодъ. Изъ неплотныхъ каменныхъ расщелинъ выглядывали желтые, алые и голубые вѣнчики, которымъ еще не дано имени на языкѣ человѣка, похожіе то на незабудки, то на колокольчики, то на лиліи. Кочанъ (полярный одуванчикъ) поднималъ свои жесткія головки, опушенныя бѣлымъ пухомъ, похожимъ на клочокъ заячьго мѣха. Жесткіе пучки дикаго лука, похожіе на стрѣлы, маленькіе кустики макарши, напоминавшія связки полуободранныхъ зеленыхъ перьевъ, выглядывали среди нѣжныхъ стеблей «гусиной травы». Дальше абдэри (чемерица) протягивала широкія листья, подъ которыми прячутся злые духи, когда Тенантумгинъ ударяетъ копьемъ въ основаніе неба, производя громъ. Бѣлые цвѣточки «попокальгина» разстилались по землѣ. Колючій шиповникъ смыкался непроходимой чащей прямо поперекъ его дороги, путая свои иглистыя вѣтки съ корявыми побѣгами низкорослаго ольховника и съ тальникомъ, проникающимъ всюду.