Владимир Богораз - Чукотскіе разсказы [Старая орфография]

Эуннэкай упрямо пробирался сквозь кустарникъ. Желтый Утэль бѣжалъ трусцой сзади на своихъ короткихъ ногахъ.

Верховье Андильвы ничѣмъ не отличалось отъ Мурулана. Вдали мелькали бѣлыя линіи наледи. Можно было подумать, что это та самая, отъ которой нѣсколько часовъ тому назадъ разошлись въ разныя стороны чукотскіе пастухи. Выйдя изъ густой тальничной заросли и вскарабкавшись на уступъ, идти по которому было гораздо удобнѣе, Эуннэкай вдругъ остановился и сталъ внимательно всматриваться впередъ. Два или три смутныхъ силуэта мелькнули Богъ знаетъ на какомъ разстояніи предъ его глазами. То, конечно, были олени. Ужъ не ихъ ли стадо? Эуннэкай побѣжалъ впередъ по каменнымъ плитамъ, поросшимъ мхомъ, подпрыгивая на одной ногѣ, а другою подпираясь, какъ костылемъ, и помогая себѣ своимъ крѣпкимъ посохомъ, съ широкимъ роговымъ набалдашникомъ, укрѣпленнымъ на концѣ.

Онъ напоминалъ большого линялаго гуся, убѣгающаго отъ собаки и помогающаго себѣ на бѣгу безперымъ крыломъ.

Съ уступа открывался видъ на широкое поле, покрытое крупными кочками и поросшее мелкимъ тальникомъ. Мѣстами между кочками блестѣла вода, на зло засухѣ сохранившаяся въ этомъ мѣстѣ. Стадо оленей, разсыпавшись между купами мелкихъ кустовъ, паслось на полѣ, ощипывая тонкія тальничныя вѣточки и вырывая болотныя травы изъ влажной почвы. Одного бѣглаго взгляда было достаточно для Эуннэкая, чтобы опредѣлить, что это олени не тѣ, которые недавно ушли у него. Ихъ было меньше, и наружный видъ ихъ былъ совсѣмъ иной. То былъ крупный олень на высокихъ ногахъ, большей частью свѣтлосѣраго цвѣта, съ развѣсистыми рогами и длинной вытянутой головой. То было ламутское стадо. Пастуховъ не было видно. Ламутскіе олени гораздо смирнѣе чукотскихъ, и пастухъ можетъ безпечно засыпать въ стадѣ, не опасаясь, что его животныя убѣгутъ, воспользовавшись его оплошностью. Эуннэкай отправился къ ламутскому стаду, разсчитывая все-таки узнать что-нибудь отъ пастуховъ о своихъ потерянныхъ оленяхъ.

Стойбище было совсѣмъ близко. Онъ сперва не замѣтилъ его изъ-за лѣска, у опушки котораго оно было раскинуто, и теперь прямо направился къ нему.

Пять небольшихъ шатровъ лѣпились другъ около друга. Они состояли изъ тонкаго кожаннаго покрова, кое-какъ укрѣпленнаго на переплетѣ жердей и испещреннаго множествомъ дыръ, прожженныхъ искрами, отлетавшими внутри отъ очага.

Таковы ли были огромные чукотскіе шатры, укрѣпленные на крѣпкихъ столбахъ, оболочка которыхъ состояла изъ твердой и косматой оленьей шкуры, гдѣ малѣйшая дыра тщательно починивалась!

У каждаго шатра вытягивался длинный рядъ аккуратно у сшитыхъ и завязанныхъ переметныхъ сумъ. Все ламутское имѣніе было внутри этихъ сумъ, нигдѣ не было видно опрокинутыхъ саней, мѣшковъ съ рухлядью, шкуръ, и т. п. скарба, который всегда разбросанъ на чукотскомъ стойбищѣ.

Внѣшняя обстановка ламутскаго стойбища носила характеръ воздушности, какого-то птичьяго хозяйства, которое можно каждую данную минуту подхватить чуть ли не подъ мышку и унести безъ всякихъ хлопотъ, поднять съ земли, перекинуть черезъ оленью спину и поскакать, куда глаза глядятъ, оставивъ на случайномъ мѣстѣ ночлега только кучку пепла отъ остывшаго костра.

Старый тощій ламутъ, въ фигурѣ котораго было тоже что-то птичье, сидѣлъ у входа въ шатеръ, внимательно разсматривая кремневый замокъ, вынутый изъ короткой пищали. Онъ поднялъ на Эуннэкая свои маленькіе круглые глаза, тоже похожіе на глаза птицы, даже какъ будто имѣвшіе внутреннее вѣко, но мутные и потускнѣвшіе, лишенные выраженія и какъ будто мертвые и, не выразивъ никакого удивленія, снова опустилъ ихъ на свою работу.

— Пришелъ? — произнесъ онъ, однако, обычное чукотское привѣтствіе.

— Гдѣ мои олени? — обратился къ нему Эуннэкай, даже не отвѣчая на привѣтствіе. Онъ, повидимому, полагалъ, что весь міръ знаетъ уже объ его потерѣ и не нуждается въ объясненіяхъ.

Ламутъ опять поднялъ голову и посмотрѣлъ на него своими тусклыми глазами. Ламутовъ обвиняли, и не безъ основанія, въ присвоеніи оленей, убѣжавшихъ изъ чукотскихъ стадъ, даже прямо въ кражѣ, и старикъ опасался, что Эуннэкай имѣетъ въ виду какой-нибудь случай въ этомъ родѣ.

— Войди! — сказалъ онъ, оставивъ безъ отвѣта невразумительный вопросъ, и посторонился отъ входа.

Эуннэкай поднялъ занавѣску, опушенную полоской медвѣжьей шкуры и замѣнявшую дверь, и пролѣзъ внутрь шатра. Въ шатрѣ было чисто и пахло пріятнымъ смолистымъ запахомъ отъ свѣженарубленныхъ вѣтвей лиственницы, разостланныхъ по землѣ. Поверхъ вѣтвей были постланы огромныя шкуры полевыхъ оленьихъ быковъ , убитыхъ ламутскими ружьями. По стѣнамъ были опрятно подвязаны узкіе ровдужные полога съ ситцевой занавѣской, за которой ламуты обыкновенно проводятъ ночь. Одинъ пологъ былъ спущенъ, и изъ него торчали двѣ длинныя и тощія ноги, въ красивыхъ ровдужныхъ штиблетахъ, обтянутыхъ, какъ трико, и сверкавшихъ на сгибѣ ноги чрезвычайно затѣйливой вышивкой изъ красиво подобраннаго цвѣтнаго бисера. Нѣсколько мужчинъ, молодыхъ и старыхъ, сидѣли на шкурахъ въ разнообразныхъ позахъ, не занятые ничѣмъ, если не считать короткихъ трубокъ, которыя они поминутно наполняли изъ своихъ узорчатыхъ табачныхъ мѣшковъ какимъ-то бѣлымъ крошевомъ, въ которомъ, кромѣ измельченнаго дерева и трубочной накипи, едва ли былъ какой-нибудь иной элементъ. Въ ламутскихъ вышитыхъ кисетахъ рѣдко водится настоящій табакъ.

Вся одежда ламутовъ сверкала красными и голубыми узорами вышивокъ, какъ цвѣты на каменныхъ склонахъ, которые недавно миновалъ Эуннэкай. Ему бросились въ глаза ровдужные и мѣховые кафтаны, обшитые чернымъ, зеленымъ и краснымъ сафьяномъ, перемежающимся въ клѣтку, дорогимъ алымъ сукномъ, маленькій кусочекъ котораго покупается пятью бѣлками, четыреугольные передники, вышитые бисеромъ, крашенной лосиной шерстью, похожей на цвѣтной шелкъ, и еще Богъ знаетъ чѣмъ, отороченные красивой полосой чернаго пушистаго мѣха, обшитые маленькими пунсовыми хвостиками, сдѣланными изъ кусочковъ шкуры молодого тюленя и окрашенными однимъ изъ затѣйливыхъ способовъ, извѣстныхъ только ламутскимъ женщинамъ. На шапкахъ, на огнивныхъ и табачныхъ мѣшкахъ, на мѣховыхъ сапогахъ и ровдужныхъ штиблетахъ, даже на колыбели, въ которой лежалъ грудной младенецъ, на маленькомъ сѣдлѣ, выглядывавшемъ изъ-за полога и походившемъ на игрушечное, вездѣ и всюду сверкали затѣйливые узоры ламутскихъ украшеній. Надъ небольшимъ огнемъ, разложеннымъ среди шатра, висѣлъ маленькій котелокъ, въ которомъ варилось нѣсколько кусковъ мяса. Количество пищи совсѣмъ не соотвѣтствовало великолѣпію ламутскихъ костюмовъ. Если-бы раздѣлить ее поровну между всѣми присутствующими, то каждому могло бы достаться только по самому маленькому кусочку. У котла хлопотала дѣвушка съ длиннымъ желѣзнымъ крюкомъ въ рукахъ, въ такомъ же красивомъ нарядѣ, испещренномъ всевозможными вышивками и, кромѣ того, обвѣшанная съ головы до ногъ бусами, серебрянными и мѣдными бляхами, бубенчиками, желѣзными побрякушками на тонкихъ цѣпочкахъ и тому подобнымъ добромъ. Огромный уйеръ, знакъ того, что его владѣтельница еще не продана никому въ жены, изъ восьми рядовъ крупныхъ бусъ, вплетенныхъ въ косы, достигалъ до пятъ и оканчивался серебрянными бляшками. Массивный колокольчикъ, привязанный къ переднику, издавалъ звонъ при каждомъ движеніи. Несмотря на озабоченность Эуннэкая, онъ невольно замѣтилъ голубые глаза и бѣлокурые волосы ламутской красавицы и необычайную бѣлизну ея круглаго лица.