Владимир Богораз - Чукотскіе разсказы [Старая орфография]

— Почего пріѣхала? — спрашивалъ Васька довольно суровымъ голосомъ. Они не поздоровались съ женой во время ея пріѣзда, и теперь оба позабыли объ этомъ.

— Ѣды не стало, такъ пріѣхала! — угрюмо сказала баба. У насъ на Походской вискѣ сей годъ чистая бѣда! Наказаніе божеское! Ни у людей, ни у собакъ! Всѣ жители упали! Про васъ услышала, сюда пріѣхала. Можетъ, ты мнѣ хоть два оленчика убьешь!

— Я чѣмъ убью? — также угрюмо сказалъ Васька. — Чаю, табаку нѣту! Можетъ, ты привезла?

— Мы сами давно не пьемъ! — возразила баба. — Когда себѣ четверть выпросила у Омчата. Съ тѣмъ и жила до сегодня. А табаку отъ роду!.. Всѣ кисеты выкрошили, да выкурили!.. Братанъ пріѣхалъ изъ Средняго, четыре бутылки далъ, то привезла.

Мы поднялись на гору. Мишка уже былъ на стойбищѣ и, отвязавъ потягъ отъ барана [105] Баранъ — передняя дуга, къ которой привязывается потягъ. нарты, привязывалъ его прямо къ одному изъ деревьевъ, стоявшихъ вблизи. Собаки, почувствовавъ себя на привязи, спокойно улеглись на снѣгу, свернувшись клубочкомъ. По ихъ теперешнему виду можно было заключить, что это самыя смирныя животныя на свѣтѣ. Чукчанки, въ виду пріѣзда гостей, поспѣшно снимали съ шестовъ сушившійся пологъ, намѣреваясь поставить его въ шатрѣ на обычное мѣсто, тѣмъ болѣе, что солнце близилось къ закату. Оттва накладывала куски мерзлаго мяса въ огромный котелъ, намѣреваясь варить ѣду. Другая жена Эттыгина, молодая высокая чукчанка съ мѣдно-краснымъ загорѣлымъ лицомъ, съ двумя тонкими синими линіями татуировки, выгравированными иглой и спускавшимися отъ вершины лба вдоль щекъ до самого подбородка, съ рубашечными пуговками въ ушахъ вмѣсто серегъ, съ тонкой ниткой мелкаго цвѣтного бисера на полуобнаженной шеѣ, сидѣла на корточкахъ и толкла мерзлое мясо большимъ каменнымъ молотомъ, настоящимъ орудіемъ каменнаго вѣка, приготовляя любимое кушанье чукчей мерзлое мясо, раздробленное на мелкія крошки.

Пологъ, натянутый на кольяхъ, уже принялъ обычную форму четырехугольнаго короба, опрокинутаго вверхъ дномъ. Бабы, ползая внутри, устилали землю двойнымъ рядомъ мохнатыхъ шкуръ, тщательно запихивая подъ нихъ нижніе края полъ. У самого входа онѣ положили два длинные и плоскіе мѣшка, набитые рухлядью, составившіе низкій барьеръ вродѣ порога, который долженъ былъ служить изголовьемъ для спящихъ (чукчи ложатся въ пологѣ головою къ выходу). Передняя пола была подобрана кверху, подвязана тонкими ремешками и неуклюжими складками спускалась внизъ вокругъ отверстія, назначеннаго для входа. Оттва положила на большую желѣзную сковороду цѣлую груду топленаго жира, лежавшаго широкими, тонкими пластами въ деревянномъ корытѣ, и зажгла толстую свѣтильню изъ размельченной гнилушки; лейка загорѣлась яркимъ и чистымъ пламенемъ, не дававшимъ копоти и напоминавшимъ пламя стеариновой свѣчи. Баба внесла ее въ пологъ и поставила на широкую деревянную подставку, на самомъ видномъ мѣстѣ, у задней стѣны, какъ разъ противъ входа.

— Войдите! — позвала она насъ, окончивъ всѣ приготовленія. Русскіе гости, иззябшіе на морозѣ, который усиливался по мѣрѣ приближенія вечера, торопливо полѣзли въ пологъ. Баба отвязала входную полу и опустила ее внизъ, наглухо закрывая тѣсное помѣщеніе. Пологъ паполнился бѣлыми клубами отъ дыханія, потемнившими даже свѣтлое пламя лейки, и сталъ быстро согрѣваться. Я понемногу сталъ снимать лишнюю одежду, стянулъ съ себя верхнюю кукашку, положилъ въ сторону ошейникъ изъ песцовыхъ хвостовъ, рукавицы изъ лисьихъ лапъ, подбитыхъ недопескомъ (молодой песецъ) и т. д.

Со двора пролѣзали все новые, и новые гости, наполняя всѣ углы тѣснаго помѣщенія. Входившіе чинно садились, поджимая ноги и стараясь занимать какъ можно меньше мѣста. Я, какъ почетный гость, сидѣлъ у лейки, какъ разъ противъ Эттыгина, который моргалъ своими красными глазками, мнѣ на встрѣчу, стараясь не смотрѣть на пламя, сіявшее передъ самымъ носомъ. Русскіе гости усѣлись подлѣ меня, а чукчи подлѣ Эттыгина. Мы составляли двѣ группы, разбитыя по народностямъ и, нѣкоторымъ образомъ, противупоставленныя другъ другу.

Началось чаепитіе, составляющее у всѣхъ здѣшнихъ народовъ родъ предисловія къ ѣдѣ и дѣйствительно необходимое для того, чтобы согрѣться послѣ продолжительнаго пребыванія на сорокаградусномъ морозѣ. Оттва достала изъ маленькаго деревяннаго ящика нѣсколько разнокалиберныхъ чашекъ съ отбитыми краями, тщательно завернутыхъ въ невообразимо грязную тряпку, нѣчто вродѣ старой бумажной шали, истертой до дыръ. Разставивъ посуду на большой чугунной жаровнѣ, служившей вмѣсто стола, она палила изъ небольшаго неказистаго чайника съ полуотломленнымъ носкомъ горячую черную жидкость, потомъ прибавила кипятку. Посуда Эттыгина не отличалась многочисленностью. Кому не хватило чашекъ, тѣ пили изъ желѣзныхъ тарелокъ, изъ ковша, изъ сковороды, даже изъ старой пороховой жестянки со срѣзаннымъ верхомъ. Чукчи и русскіе жадно глотали горячую воду, стараясь наполнить драгоцѣнной теплотой всѣ поры своего тѣла. На дворѣ готовились все новые и новые запасы кипятку. Чай, вначалѣ очень крѣпкій, черный, какъ пиво, сталъ свѣтлѣть и скоро обратился въ чуть окрашенную водицу. Клубы горячаго пара, поднимавшіеся надъ чайникомъ, наполнили пологъ густымъ бѣлымъ туманомъ. Въ пологѣ стало тепло, потомъ жарко, потомъ наступила температура арестантской бани или тропическаго болота, наполненнаго міазмами. Распаривавшіеся чукчи снимали безъ церемоніи свои двойныя мѣховыя рубашки, обнажая крѣпкіе неуклюжіе торсы, по обыкновенію покрытые толстыми пластами грязи. Бабы и дѣвки вползали и выползали изъ полога, услуживая мужчинамъ, принимали самыя невѣроятныя позы, вытягивались во весь ростъ по землѣ снаружи, всовывали голову и правую руку въ пологъ, чтобы поспѣшно выпить чашку, и снова исчезали въ наружномъ мракѣ. Оттва, разливавшая чай въ пологу, разогрѣлась пуще мужчинъ и, передернувъ плечами, спустила съ правой стороны свой отрепанный кэркэръ, обнаживъ шею, черную, какъ голенище, и грязную грудь.

Васька съ безобразнымъ лицомъ, изъѣденнымъ оспой, съ вытекшимъ лѣвымъ глазомъ и плѣшивымъ затылкомъ, странно противоречившимъ его ухваткамъ женскаго любезника и удальца, сидѣлъ подлѣ меня. На плечахъ его красовалась ветхая красная рубаха, надѣтая еще осенью и уже достигавшая той роковой минуты, когда она должна была окончательно распасться на куски и расползтись въ стороны.

Жена его, съ широкимъ лицомъ и выдающимися скулами обычнаго на Колымѣ русско-юкагирскаго типа, съ маленькими черными глазками, лишенными бровей, съ широкимъ ртомъ и тонкими, почти совсѣмъ безкровными губами, съ жидкой, но грубой косичкой, какъ будто сплетенной изъ конскаго волоса, была облечена въ сѣрую юбку и какую-то затрапезную кофту, украшенную двумя огромными бѣлыми фарфоровыми пуговицами, похожими на игрушечныя колеса. Такихъ пуговицъ я никогда не видѣлъ въ Россіи. Онѣ дѣлаются неизвѣстно гдѣ, должно быть, нарочно для Колымы, которая украшаетъ ими даже мужскія куртки и пиджаки, сшитые по модному образцу. Одежда Анюши была праздничнымъ нарядомъ, далеко превосходившимъ обычный балахонъ изъ синей дабы, облекающій плечи русской порѣчанки. Мишка помѣстился у самого входа и поминутно высовывалъ голову на свѣжій воздухъ. Онъ былъ слабъ головой и чувствовалъ себя нехорошо въ угарной атмосферѣ полога.