Владимир Богораз - Чукотскіе разсказы [Старая орфография]

Отъ Кэоульгина старуха перешла къ Васькѣ и, заключивъ его въ объятія, снова стала произносить свои причитанія тѣмъ же раздирающимъ речитативомъ.

— Я одна, всегда одна! — повторяла она. — Мужъ и дѣти меня покинули! Зачѣмъ они ушли, а я осталась? Мои зубы не могутъ жевать, руки не въ силахъ мять кожу, глаза вѣчно плачутъ и не видятъ ничего! Когда падаетъ снѣгъ на мою шею, мнѣ холодно, когда солнце жжетъ мнѣ голову, мнѣ жарко!.. Зачѣмъ старымъ глазамъ смотрѣть на солнце?.. Лучше для Отаутъ попросить послѣдняго удара…

Возможно, что Эттыгинъ воспользовался бы намекомъ, заключавшимся въ этихъ словахъ, если бы не было русскихъ гостей. Старая Отаутъ не разъ уже подумывала о спасительномъ ударѣ ножа или копья, освобождающемъ отъ старческаго бремени, невыносимаго при суровыхъ условіяхъ этой жизни, но еще не могла принять опредѣленнаго рѣшенія. Но въ присутствіи русскихъ гостей словамъ старухи нельзя было дать дальнѣйшаго развитія. Эттыгинъ ограничился только тѣмъ, что въ знакъ одобренія налилъ большую чашку водки и подалъ старухѣ. Эпитеты лживый и лукавый, относившіеся къ его особѣ, повидимому, мало задѣли его. Старуха выпила и окончательно опьянѣла.

Придвинувшись къ огницу, она наклонилась надъ тлѣвшими углями, дѣлая руками странные жесты и произнося невнятныя заклинанія. Она молилась огню, чтобы онъ даровалъ ей скорое свиданіе съ ея родными. Тѣло ея склонялось все болѣе и болѣе, и она окончила бы тѣмъ, что упала бы на горячіе угли, если бы ламутка и другая баба не схватили ее за платье и не оттащили въ сторону. Видя, что она не шевелится и находится уже въ совершенно безсознательномъ состояній, онѣ взяли ее за руки и за ноги и утащили въ ея пологъ, стоявшій рядомъ.

Оттва и другія бабы, которыхъ Эттыгинъ угощалъ все-таки очень скупо, тѣмъ не менѣе, становились все возбужденнѣе и веселѣе. Развязность ихъ рѣчей и движеній замѣтно увеличивалась. Очевидно, веселье мужчинъ дѣйствовало на нихъ заражающе, или же онѣ черпали вдохновеніе изъ какого-то неизвѣстнаго источника. Оттва явно была навеселѣ и, прищелкивая пальцами, кружилась на одномъ мѣстѣ, тяжело притопывая своими неуклюжими сапогами. Васька, выпившій три или четыре чашки, выглядѣлъ съ виду совершенно трезвымъ. Анюша, питавшая великое прозрѣніе къ чукчишкамъ , ушла въ пологъ и легла спать.

Вдругъ Кэоульгинъ, замѣтивъ, что ламутка не показывается обратно, всталъ съ своего мѣста и вышелъ изъ шатра. Васька вскочилъ, какъ уколотый, и послѣдовалъ за нимъ. Выпивающее общество разбрелось по угламъ. Я тоже всталъ и вышелъ вслѣдъ за Васькой. На дворѣ уже не было никого, но изъ полога старухи слышались громкіе голоса, и я вошелъ туда.

Васька и Кэоульгинъ сидѣли другъ противъ друга и вели разговоръ, повидимому, довольно дружелюбный, но тонъ голосовъ повышался, и дѣло грозило окончиться дракой. Ламутки не было, а Отаутъ лежала навзничь, неподвижная, какъ трупъ, крѣпко сомкнувъ глаза и широко раскрывъ свои беззубый ротъ.

Кэоульгинъ былъ настроенъ примирительно. Васька, напротивъ, считалъ, что новый гость вторгается въ его владѣнія, и потому въ свою очередь задиралъ его.

— У меня сердце есть и мужество есть! — говорилъ Васька. — И я никого не боюсь! Никакихъ людей вашего рода я никогда не боялся!..

— И я не боюсь никого! — отвѣчалъ гость. — Ты все равно мой братъ! У насъ сердце равное!

— Сердце мое совершенно крѣпкое! — кричалъ Васька. — Нисколько я не пугаюсь! Не боялся я «кавралиновъ», а васъ и подавно! И раньше этого постоянно ѣздилъ къ вамъ и не боялся! Вашъ родъ плохой! Слабый вашъ родъ!

— Вотъ и я никого не боюсь! — кричалъ чукча. — У насъ сердце совсѣмъ одинаковое! Мы два брата!

Такіе переговоры продолжались до тѣхъ поръ, пока Кэоульгинъ, раздраженный приставаніями, не объявилъ, что у него сердце больше.

— А, больше?.. Могу я тебѣ показать, что не больше, а меньше! — И не говоря лишняго слова, Васька полѣзъ на соперника со сжатыми кулаками. Кэоульгинъ приготовилъ ему достойную встрѣчу, и, сцѣпившись, какъ собаки, они стали кататься и кувыркаться по пологу, рискуя совсѣмъ задавить неподвижную старуху. Пользуясь уклономъ почвы, я выждалъ удобную минуту и вытолкнулъ живой клубъ изъ полога наружу.

Очутившись въ переднемъ шатрѣ, они выбѣжали вонъ, ища болѣе удобной арены. Я поспѣшно послѣдовалъ за ними.

Богатый чукча с двумя женами.

Противники уже стояли другъ противъ друга въ боевой позиціи.

— Я за ламутскую бабу заплатилъ! — кричалъ Васька. — Поллахтака! Фунтъ табаку! Кирпичъ чаю! Я ее купилъ! Она все равно моя жена! Ты зачѣмъ къ ней лѣзешь? Пока я тутъ живу, ни одинъ чукча не отниметъ ее!

— Я силенъ, я отниму! — кричалъ чукча. — Ты казакъ, ѣздишь на собакахъ, умъ у тебя все равно, какъ у собаки! Собака! Собака! Собака! На! На! На!

— Ты хочешь драки? — кричалъ Васька. — Хочешь драки? Давай! Я могу!

Противники сняли кукашки и, швырнувъ ихъ въ сторону, кинулись другъ на друга. Я сдѣлалъ попытку растащить ихъ.

— Не мѣшай, баринъ! — сердито крикнулъ Васька.

Онъ перервалъ пополамъ свою ветхую рубаху, чтобы уровняться съ чукчей, и бросилъ обрывки на снѣгъ.

Противники опять встали другъ противъ друга. Видъ ихъ былъ ужасенъ. Нижняя часть тѣла, одѣтая въ толстую мохнатую одежду, какъ-то нелѣпо оттѣняла верхнюю, совершенно обнаженную и несоразмѣрно тонкую. Рябое и безобразное лицо Васьки совершенно исказилось отъ ярости, на углахъ рта выступила пѣна. Его худое и корявое тѣло, повидимому, зябло на морозѣ, и онъ каждый разъ передергивалъ плечами, безсознательно стараясь укрыть то треугольное мѣстечко между лопатками, которое у обнаженнаго человѣка зябнетъ больше всего… Короткіе усы Кэоульгина ощетинились, какъ у кота. Его большая голова моталась во всѣ стороны, зубы свѣтились, какъ у волка.

Онъ, повидимому, совершенно не ощущалъ холода и бѣгалъ, какъ безумный, вокругъ противника, осыпая его бранью и восхваляя свое мужество.

Наконецъ, они снова бросились другъ на друга и стали бороться. Топая ногами по снѣгу, они то толклись на одномъ мѣстѣ, то передвигались впередъ или кидались въ сторону, силясь пригнуть противника къ землѣ. По временамъ одинъ схватывалъ другого за кожу и, собравъ ее въ рукѣ, какъ будто это была одежда, старался приподнять противника вверхъ.

Васька, очевидно, былъ сильнѣе Кэоульгина и скоро подмялъ его подъ себя; но чукча, ловкій, какъ кошка, мгновенно высвободился, и, сцѣпившись клубомъ, враги стали кувыркаться по сугробамъ, перекатываясь другъ черезъ друга и обминая своими обнаженными плечами каждое мягкое мѣстечко на снѣгу. Черезъ минуту они уже опять стояли на старомъ мѣстѣ, другъ противъ друга, въ боевой позиціи.