Владимир Богораз - Чукотскіе разсказы [Старая орфография]

— Хорошо! — отвѣтилъ Васька, но взглянулъ на него еще свирѣпѣе. У русскихъ принято въ разговорѣ не противорѣчить чукчамъ, что бы они ни говорили. Тѣмъ не менѣе, несмотря на утвердительные отвѣты Васьки, видно было, что еще одинъ окрикъ со стороны Эттыгина — и начнется драка.

— Анюша! — началъ опять Эттыгинъ. — Дай рыбки! хочу ѣсть рыбку! Тащи! У тебя есть! Вотъ сковорода! Сейчасъ принеси! Кроши!..

Дикій человѣкъ расходился и сознавалъ себя властелиномъ.

— Я всѣхъ голодныхъ кормлю! Я русаковъ сорокъ лѣтъ кормилъ, самъ бѣденъ сталъ! Кормите меня рыбкой! Больше не дамъ оленины!..

— Анюша посмотрѣла на него еще злѣе, чѣмъ ея супругъ.

— Я въ первый разъ вижу этотъ твой домъ! — возразила она сердито. — Зачѣмъ ты говоришь понапрасну такъ много словъ?.. Охъ жалко, я настояще не знаю по чукотски! Я-бы тебя выговорила! — прибавила она уже по русски.

Женщина оказалась бойчѣе мужчинъ.

— Чтожъ дѣлать? — подхватилъ Ѳедоръ. — Какъ мы, значитъ, всѣ имъ подвластны. Потому, промышляй, не промышляй, до весны все равно не хватитъ. А тутъ еще собаки. Безъ оленей наплачешься. Такъ ужъ намъ надо угождать имъ!..

Но Эттыгинъ уже перешелъ къ другому предмету.

— Лаымэръ! [108] Владимир. — обратился ко мнѣ неукротимый старикъ. — Ты все пишешь!.. Напиши комиссару, чтобы онъ моихъ триста оленей отдалъ! Уже десять лѣтъ, какъ я заплатилъ сто оленей, да Эункэу по моему слову далъ сто, да сто отдалъ Аттанъ. Все равно, я далъ всѣ триста! А кафтана все нѣтъ, да нѣтъ. Говоритъ, на будущій годъ! А я считаю, что онъ совсѣмъ не написалъ Солнечному Владыкѣ, что чукотскій староста Эттыгинъ отдалъ голоднымъ русскимъ триста оленей… Это все равно, что у меня украли! Не даютъ кафтана, давайте оленей назадъ!.. Ой! будемъ шумѣть! — неожиданно крикнулъ онъ. — Будемъ кричать! Сегодня праздникъ! Водка есть! У Хечьки есть! У Васьки есть! Много есть!.. Лаымэръ, давай сухарей и сахару!..

Я насыпалъ на тарелку жесткихъ ржаныхъ сухарей изъ моего скуднаго дорожнаго запаса. Попойка разыгрывалась.

Ѳедоръ принесъ боченокъ, въ которомъ было еще три бутылки, и отдалъ его Эттыгину. Даже Пуккаль успѣлъ напиться и дикимъ голосомъ вопилъ какую-то нелѣпицу, воспѣвая лейку и стѣны полога, боченокъ водки и рюмку, которую держалъ въ рукахъ. Я молча наблюдалъ за дѣйствіями всей подпившей компаніи.

— Вася! — сказалъ Ѳедоръ. — Надо веселить барина! И мы запоемъ!

— Запоемъ! — согласился Васька. — Только стару пѣсенку! Баринъ стары пѣсни любитъ!

И, откинувъ назадъ голову, онъ затянулъ тончайшимъ фальцетомъ жалобно наивный мотивъ «Скопиной пѣсни».

Странно и печально зазвенѣла пѣсня древней Москвы, полная отраженіемъ чувствъ и впечатлѣній совершенно иного порядка, среди этой грубой обстановки вылетавшая изъ устъ порѣчанина, почти такого же дикаря, какъ и окружавшіе его чукчи, Какъ будто внезапный лучъ свѣта прорѣзался среди безобразной мглы, въ которой погрязъ и я самъ, и все окружающее меня.

Но Васькѣ не пришлось допѣть до конца своей пѣсни.

Общее вниманіе привлекъ на себя тунгусъ Егоръ, который, подвыпивъ, расхвастался своимъ шаманскимъ искусствомъ:

— Я великій шаманъ! — кричалъ онъ. — Истыкайте меня всего ножами! Вотъ мое брюхо! распорите его ножомъ! Мнѣ все ни почемъ! Я живой буду! Только на столъ положите сто рублей! Вотъ мое брюхо! Колите ножомъ! Я не боюсь! Пропаду, пускай! Ладно!.. По крайней мѣрѣ у моихъ дѣтей ѣда будетъ! — закончилъ онъ не совсѣмъ логично.

— Выпей водки! — приставалъ къ ному Эттыгинъ.

— Мнѣ водки не надо, мнѣ надо ѣду! — закричалъ тунгусъ, однако, съ жадностью схватилъ чарку и выпилъ что то ужъ въ десятый разъ.

— Какую тобѣ ѣду? — завизжалъ Эттыгинъ. — Вы, тунгусы, и такъ, какъ собаки, вытаскиваете мясо изъ нашего котла! — Васъ убить надо!

Молодой тунгусъ, державшій въ рукахъ рюмку и собиравшійся ее выпить, рѣзкимъ движеніемъ бросилъ ее на сковороду.

— Ты чего кричишь? — спросилъ онъ тихимъ, но зловѣщимъ голосомъ: — Хочешь, я тебя съѣмъ!

— Зачѣмъ ты льешь водку, проклятый? — заревѣлъ Эттыгинъ.

— Сердце у тебя выну и скормлю собакамъ! — возвысилъ голосъ тунгусъ. — Душу твою разорву на четыре части и разбросаю по сторонамъ!

Эттыгинъ разсвирѣпѣлъ.

— Ты дьяволъ! — завопилъ онъ не своимъ голосомъ. — Я тебя зарѣжу! — И, схвативъ полуаршинный ножъ, лежавшій на шкурѣ подлѣ него, онъ бросился на тунгуса.

— Будетъ тебѣ, дьяволъ! — сказалъ Ѳедоръ по-русски и ловкимъ движеніемъ выбилъ ножъ изъ его нетвердой руки. — Ты чего, ыкыргаулинъ, что ли? рѣзать людей задумалъ? — сказалъ онъ Эттыгину.

Эттынринъ сразу утихъ.

— А зачѣмъ онъ водку проливаетъ? — бормоталъ онъ. — Здѣсь не Якутскъ! Водка дорога!

И, поднявъ сковороду на уровень своего рта, онъ выхлебнулъ изъ нея пролитую водку, смѣшанную съ остатками крови и цѣлой кучей оленьей шерсти.

— Якутскъ далеко! — повторилъ онъ, улыбаясь, и посмотрѣлъ побѣдоносно по сторонамъ, какъ будто совершивъ какой то подвигъ. — Тебѣ какая ѣда нужна? — обратился онъ опять къ Егору, что то припомнивъ. — А куда ты дѣлъ семьдесятъ оленей, которыхъ получилъ отъ моего брата за дѣвку? Неужели всѣхъ проигралъ въ карты?

— Полно безумное говорить! — разсердился Егоръ. — И одного не проигралъ въ карты! Все на водку ушло и теперь на водку идетъ! Полно кричать! Хочешь пить? Вотъ моя бутылка! Пей!

И онъ поставилъ на столъ бутылку, вынутую изъ-подъ полы, которую успѣлъ пріобрѣсти отъ Васьки, какъ послѣ я узналъ, въ обмѣнъ за одного изъ десяти пряговыхъ оленей, еще уцѣлѣвшихъ у него отъ прежняго стада.

Пирующіе приходили и уходили. Только Ранаургинъ не слѣдовалъ за ними и печально сидѣлъ въ опустѣвшемъ пологу. Васька тоже остался и пододвинулся къ сыну Рукквата.

— Зачѣмъ это Эттыгинъ съ тобой такъ худо разговариваетъ? — подзадоривалъ онъ молодого пастуха. Пьяный худо разговариваетъ, трезвый худо разговариваетъ… Зачѣмъ слушаешь, какъ тебѣ говорятъ худыя слова, будто ты дѣвка?..

Ранаургинъ поддакивалъ, но плохо слушалъ слова Васьки. Онъ думалъ о боченкѣ, который унесли изъ полога, и соображалъ, сколько тамъ еще осталось и достанется ли на его долю хоть нѣсколько капель. У чукчей считается большой обидой, если при выпивкѣ кому нибудь изъ присутствующихъ не поднесутъ ни капли, хотя бы на столько, чтобы замочить губы.

Пьяная компанія вернулась и продолжала попойку. Только Апаная не было.

— Давайте бороться! — кричалъ Егоръ. — Даромъ я тунгусъ, а давайте бороться! Я хоть старый человѣкъ, а постою за себя!

— Э, врешь! Русскіе лучше васъ! — сказалъ Ѳедоръ, блеснувъ единственнымъ глазомъ. — Если станемъ бороться, — да мы всю землю вашей спиной вымѣряемъ! Вотъ давайте лучше побѣжимъ до Лакеева объ закладъ, кто кого покинетъ! Ставлю десять рублей! А станемъ бороться, — да мы отъ васъ лоскутьевъ не найдемъ!.. Правда Васька? — спросилъ онъ казака.