Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ шестой. За океаномъ [Старая орфография]

— А вотъ химія сдѣлаетъ шагъ впередъ, и будетъ у насъ искусственная ѣда! — буркнулъ Косевичъ.

Онъ взялъ со стола большую румяную грушу и медленно принялся очищать ее отъ кожицы дессертнымъ ножомъ.

Драбкинъ въ свою очередь улыбнулся.

— Эти груши говорятъ другое! — сказалъ онъ неожиданно. — Придется вамъ подождать, пока химія сдѣлаетъ тамъ такія груши!

Въ публикѣ засмѣялись. Изъ фруктовъ, лежавшихъ на столѣ, все, что было получше, было прислано изъ сада академіи и составляло наглядное свидѣтельство практическихъ успѣховъ земледѣлія подъ руководствомъ Драбкина.

— Къ чему намъ спорить? — вдругъ обратился къ нему Бугаевскій черезъ столъ. — Вы прочли намъ одно письмо. Но было бы интересно узнать, что думаютъ объ этихъ вопросахъ другіе люди, помоложе?

Глаза всѣхъ присутствующихъ обратились къ окну, гдѣ примостились два человѣка, выдѣлявшіеся свѣжестью лицъ, пошибомъ осанки и даже покроемъ одежды. Это были настолько молодые люди, что изъ скромности они не рѣшили искать себѣ мѣста за общимъ столомъ, и, усѣвшись въ сторонѣ, этимъ еще болѣе выдѣлили себя изъ общаго уровня.

Александръ Вихницкій сидѣлъ слѣва. Ему было около двадцати пяти лѣтъ. Онъ былъ высокъ ростомъ и сухощавъ, съ блѣднымъ лицомъ, слегка опушеннымъ кудрявой русой бородкой.

Онъ былъ сыномъ мелкаго торговца изъ Москвы и былъ привезенъ въ Америку десятилѣтнимъ мальчикомъ. Онъ учился въ хорошей американской школѣ, прошелъ университетъ и теперь былъ учителемъ языковъ въ ноксвильской академіи. Въ домѣ его родителей, однако, господствовалъ русскій духъ, и онъ довольно чисто говорилъ по-русски, хотя и съ англійскимъ акцентомъ и не безъ случайныхъ ошибокъ.

Сосѣду его было немного больше двадцати лѣтъ. Онъ былъ ниже ростомъ, но его широкія плечи и на диво развитая грудь придавали ему видъ настоящаго атлета. По безцеремонной привычкѣ, которую американская деревня и даже городъ практикуютъ въ теплое время года, онъ былъ безъ пиджака, въ полосатой фуфайкѣ, плотно облегавшей его мускулистое тѣло. Когда онъ поворачивался, каждое движеніе его говорило о ранней привычкѣ къ тѣлеснымъ упражненіямъ, придающимъ грацію, увѣренность и силу.

Руки его, лежавшія на колѣняхъ, были облечены несокрушимой кожей, покрыты ссадинами и неизгладимыми слѣдами черной пыли, которой не могло отмыть даже патентованное мыло «Мечта инженера».

Онъ окончилъ курсъ въ ноксвильской академіи, два года тому назадъ, но вмѣсто земледѣлія поступилъ механикомъ на небольшой заводъ, снабжавшій силой и свѣтомъ ноксвильскія фабрики и устроенный тѣмъ же благотворительнымъ обществомъ. Теперь онъ пользовался большой популярностью среди ноксвильскаго молодого поколѣнія, какъ лучшій игрокъ въ «большіе городки» и одновременно наиболѣе искусный слесарь во всемъ околоткѣ.

Въ Америку онъ былъ привезенъ шестилѣтнимъ мальчикомъ и почти не говорилъ по-русски, но онъ любилъ посѣщать русскія собранія. Въ такихъ случаяхъ онъ обыкновенно садился въ уголъ и молча слушалъ русскія рѣчи своихъ старшихъ соплеменниковъ, самъ не зная хорошенько, понимаетъ ли онъ ихъ, или нѣтъ. По временамъ онъ впадалъ въ дремоту, и ему казалось, будто что-то полузабытое поднимается въ его памяти, какъ тонкая туманная волна, и воскрешаетъ передъ нимъ тусклые, вѣющіе, наполовину исчезнувшіе образы. Его звали Аркадій Коссъ, въ англійской передѣлкѣ изъ русскаго Коссовскій.

— Что вы намъ скажете, Александръ? — ласково обратился Драбкинъ къ своему ученику. Онъ былъ расположенъ считать, что всѣ молодые люди, связанные съ ноксвильской академіей, находятся подъ его нравственной опекой. На Косса онъ сначала дулся немного за его «измѣну» излюбленному земледѣльческому дѣлу, но молодой механикъ былъ слишкомъ хорошимъ работникомъ, и практическій умъ директора земледѣльческой академіи не могъ не отдавать ему справедливости.

— О чемъ мнѣ сказать? — возразилъ Вихницкій нѣсколько застѣнчивымъ тономъ.

— О томъ, какъ вамъ нравится Америка? — вставилъ Бугаевскій, передразнивъ вопросъ, который вся Америка задаетъ каждому иностранному посѣтителю.

— Я бы хотѣлъ посмотрѣть Россію! — сказалъ Бихницкій просто.

— А вы помните что-нибудь? — спросилъ Косевичъ съ минутнымъ интересомъ.

— Нѣтъ, мало! — съ сожалѣніемъ сказалъ Вихницкій. — Помню маленькій городокъ. Мы съ юга. Еще море помню Черное…

— Вы помните, счастливые! — прибавилъ онъ съ завистью.

Ѳеня помогла докторшѣ убрать кухню и, перейдя въ переднюю комнату, принялась мыть посуду. Пристроившись въ углу, она перетирала стаканы и безмолвно оглядывала собравшуюся публику. Временами она думала о своихъ собственныхъ дѣлахъ, временами прислушивалась къ разговорамъ, кипѣвшимъ вокругъ стола, какъ гулъ пчелъ въ густо населенномъ ульѣ.

Многое было для нея не совсѣмъ ясно. Но во всякомъ случаѣ она понимала, что большая часть этихъ русскихъ выходцевъ осуждаютъ новую отчизну, пріютившую ихъ и давшую имъ кусокъ хлѣба.

И Ѳеня, которая была поклонницей новой жизни, отнеслась съ рѣшительнымъ осужденіемъ къ придирчивой критикѣ господъ.

— Не нравится, видно, — думала она, иронически посматривая на разношерстное общество. — Работать привелось, мозоли на горбу натирать. Переучиваютъ здѣсь вашего брата!

Ѳеня понимала общественныя отношенія проще, чѣмъ собравшіеся за столомъ интеллигенты, но нельзя сказать, чтобы она была права даже относительно фактической стороны, ибо люди, собравшіеся вокругъ стола, давно перестали натирать мозоли на горбу, и жажда ихъ была не тѣлесная, а духовная.

Внимательнѣе всего Ѳеня прислушивалась къ разговорамъ дамъ, которыя сидѣли всѣ вмѣстѣ, поближе къ самовару и вели между собою особый женскій разговоръ. Пріѣзжихъ дамъ было четыре, и онѣ были настроены совсѣмъ иначе, чѣмъ мужчины.

Группировка сословій въ Америкѣ сильно отличается отъ европейской, и люди интеллигентныхъ профессій, несмотря на свои относительно хорошіе заработки, принадлежатъ къ высшему слою рабочаго класса. Средній классъ въ Америкѣ начинается отъ весьма внушительной цифры дохода, которая доступна для разжившагося лавочника, но не для доктора или писателя изъ эмигрантовъ. Мужчины не обращали на это вниманія, тѣмъ болѣе, что матеріальная жизнь рабочаго класса въ Америкѣ все-таки обставлена большими удобствами, чѣмъ даже жизнь зажиточнаго чиновника въ Петербургѣ или Москвѣ, но дамы ни за что не могли съ этимъ помириться. Имъ приходилось вести домашнее хозяйство при условіяхъ совсѣмъ не похожихъ на весь прежній опытъ. Служанки и поденщицы не признавали за ними даже правъ на названіе барыни, ибо для этого требовался болѣе толстый кошелекъ. Онѣ жили среди непрерывной домашней войны, и чувства ихъ были болѣе или менѣе враждебны къ тѣмъ мелкимъ людямъ, съ которыми онѣ ежедневно приходили въ столкновеніе.