Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ шестой. За океаномъ [Старая орфография]

Сняли съ него веревку, а вмѣсто нея къ рогамъ привязали бумагу: „Сей быкъ отпущенъ на волю за выслугу лѣтъ. Убѣдительно просимъ всѣхъ честныхъ людей не тревожить его почтенную старость…“ Потомъ прогнали быка въ лѣсъ».

Нѣсколько ближайшихъ сосѣдей, привлеченныхъ разсказомъ, слушали и смѣялись.

— А что же сталось съ быкомъ? — спросилъ архитекторъ Спутниковъ и даже повернулъ свой стулъ въ сторону Паклина.

— Я не знаю! — задумчиво отвѣтилъ маленькій докторъ. — Мы его больше не видѣли. Но теперь мнѣ кажется, что мы сдѣлали ошибку. Бумага наша была адресована ко всѣмъ честнымъ людямъ, а въ Америкѣ, знаете, множество прохвостовъ.

Слушатели снова разсмѣялись.

Миніатюрный докторъ съ кривыми ногами пережилъ довольно разнообразную карьеру. Между прочимъ, онъ былъ однимъ изъ наиболѣе дѣятельныхъ основателей обширной земледѣльческой колоніи, которая задалась цѣлью преобразовать міръ на основахъ братской любви и просуществовала цѣлыхъ шесть лѣтъ, но потомъ, когда члены стали старше, какъ-то незамѣтно распалась. Его длинныя цѣпкія ладони до сихъ поръ сохранили слѣды мозолей, натертыхъ ручками плуга и древкомъ косы, но, быть можетъ, именно этому тяжелому труду онъ былъ обязанъ тѣмъ обстоятельствомъ, что его хилое тѣло еще держалось на свѣтѣ. Впрочемъ, духъ маленькаго доктора былъ такъ живучъ, что онъ былъ способенъ самъ по себѣ скрѣплять вмѣстѣ его хрупкую плоть, какъ крѣпкій, хотя и невидимый цементъ. Докторской наукѣ онъ научился уже на старости лѣтъ, но теперь имѣлъ порядочную практику въ русско-еврейскомъ кварталѣ Нью-Іорка. Однако, онъ принадлежалъ къ такъ называемымъ безлошаднымъ докторамъ квартала и никакъ не могъ перейти въ аристократическіе ряды счастливцевъ, которые считали нужнымъ и возможнымъ разъѣзжать по паціентамъ на собственной лошади. Какъ всѣ маленькіе люди, докторъ Паклинъ былъ необычайно влюбчивъ, но пассіи его длились не болѣе двухъ недѣль, и мало-по-малу онъ привыкъ смотрѣть на женщинъ со снисходительнымъ презрѣніемъ, свойственнымъ заматорѣлому холостяку.

Въ этой небольшой сравнительно комнатѣ собрались самые замѣчательные люди полумилліонной волны эмигрантовъ, которую бѣдная и сѣрая Россія подарила богатой и цвѣтистой Америкѣ, и поистинѣ старая родина могла бы гордиться разнообразною даровитостью отвергнутыхъ и полузабытыхъ ею дѣтей. Всѣ эти люди пріѣхали въ нѣдрахъ эмигрантскихъ кораблей безъ копейки денегъ въ карманѣ, безъ языка и связей, и въ десять или пятнадцать лѣтъ прошли десятки разнообразныхъ поприщъ. Силы ихъ, окрыленныя нуждой, развернулись на американскомъ просторѣ, и они были бы достойны удивленія своихъ согражданъ, если бы въ Америкѣ не было принято за правило ничему не удивляться.

Одинъ изъ врачей, управлявшихъ прекрасной и хорошо поставленной больницей, поступилъ на медицинскій факультетъ тридцати лѣтъ и, чтобы заработать себѣ содержаніе, нанимался подметать городскія улицы по утрамъ.

Бывшій петербургскій студентъ былъ два раза профессоромъ политической экономіи въ лучшихъ американскихъ университетахъ; но не могъ ужиться съ подобострастнымъ поклоненіемъ, которое американская ученость свидѣтельствуетъ кстати и некстати великому денежному мѣшку, осыпающему ее своими щедротами.

Аккерманскій гимназистъ сталъ редакторомъ большой политической газеты, помощникъ аптекаря превратился въ искуснаго металлурга и завѣдывалъ литейнымъ заводомъ, ученикъ московскаго техническаго училища сталъ химикомъ-изобрѣтателемъ. Огромный и пузатый Спутниковъ въ пятьдесятъ лѣтъ внезапно превратился въ архитектора и недавно построилъ ратушу въ большой и цвѣтущей столицѣ одного изъ западныхъ штатовъ.

Многіе изъ этихъ людей перешли черезъ предѣлъ среднихъ лѣтъ, но никто изъ нихъ не поддавался усталости.

Юная свѣжесть и неистощимая живучесть великаго народа восточной Европы била ключомъ въ сердцахъ его отверженныхъ и побочныхъ сыновей, и въ этой цвѣтущей странѣ, самодовольной въ своемъ богатствѣ и всецѣло преданной производству и накопленію, они ревниво хранили завѣты русской умственной дерзости и душевнаго безпокойства. Отыскавъ приложеніе своему труду, они старались также найти мѣсто для своего идеала, но самодовольная Америка называла ихъ мечтателями и охотнѣе всего старалась подражать европейской табели о соціальныхъ рангахъ. Если ей случалось взять что-либо изъ идеаловъ континентальной Европы, она немедленно переиначивала ихъ на англо-саксонскій ладъ, переводила ихъ на языкъ благомыслящей церковности и пересчитывала на доллары и центы.

Рыцарями американской «порядочности» были дѣловитый банкиръ и медоточивый пасторъ, и она признавала континентальныхъ эмигрантовъ лишь постольку, поскольку они уподоблялись тому или другому типу.

Гости были въ отличномъ настроеніи, быть можетъ, благодаря волнѣ чистаго воздуха, освѣженной легкимъ благоуханіемъ полевыхъ цвѣтовъ и вливавшейся въ открытое окно. Въ раскаленныхъ стѣнахъ большихъ городовъ воздухъ былъ пропитанъ зловоніемъ курнаго угля и насыщенъ сухимъ туманомъ жирныхъ испареній, поднимавшихся надъ безчисленными фабричными трубами и кухонными печами, надъ керосиновыми и газовыми двигателями и питомниками электрической силы.

Здѣсь въ Ноксвилѣ было столько простора, зелени и тишины. Люди работали и здѣсь, но никто не бѣгалъ и не суетился на спокойныхъ поляхъ и широкихъ улицахъ маленькаго городка.

— Какъ хотите! — громко сказалъ докторъ Бугаевскій, обращаясь къ своему сосѣду черезъ столъ и тоже отодвигая свой стаканъ. — А все-таки они сдѣлали хорошее дѣло.

Они — это былъ благотворительный комитетъ.

Группа интеллигентовъ, привыкшихъ къ русской широтѣ мысли и разучившихся даже понимать многіе человѣческіе предразсудки, относилась съ нескрываемымъ презрѣніемъ къ кучкѣ разбогатѣвшихъ банкировъ, которые перенимали, утрируя, чванныя замашки американскихъ денежныхъ богачей и готовы были купить себѣ рыцарскую генеалогію и гербъ, по примѣру Асторовъ и Вандербильтовъ.

Они ежедневно воочію убѣждались, что высохшія души капиталистовъ не могли и не хотѣли создать ничего, кромѣ толпы чиновниковъ и стада зависимыхъ, вѣчно опекаемыхъ кліентовъ, и даже сотни тысячъ и милліоны долларовъ, которые ежегодно тратились въ европейскихъ кварталахъ Нью-Іорка и Филадельфіи на благотворительныя цѣли, не могли заставить ихъ измѣнить свое мнѣніе.

Но докторъ Бугаевскій чувствовалъ себя гораздо счастливѣе въ Носквилѣ, чѣмъ въ Нью-Іоркѣ, и ему невольно думалось, что колонисты и жители городка должны чувствовать то же самое.

Человѣкъ, сидѣвшій противъ Бугаевскаго, поднялъ голову, смѣрилъ словоохотливаго доктора недружелюбнымъ взглядомъ и опять потупился. Онъ былъ узкоплечъ, тщедушенъ, съ несоразмѣрно большой головой и широкимъ лицомъ, покрытымъ трех-дневной черной щетиной. Изъ всѣхъ участниковъ торжества онъ одинъ не обнаруживалъ особой веселости и охоты къ разговору съ сосѣдями. Онъ, впрочемъ, все время бормоталъ какія-то слова, но они, очевидно, не назначались для посторонняго слуха. Если кто-нибудь дѣлалъ попытку привлечь его къ общему разговору, онъ отвѣчалъ злобной гримасой и еще ниже опускалъ свое плоское лицо.