Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ пятый. Американскіе разсказы [Старая орфография]

Тутъ зло меня забрало. — „А какое твое дѣло, говорю. — Ты, полиція, зачѣмъ суешь свою ложку въ чужую кашу?“ — И выругалъ его послѣднимъ словомъ.

Вдругъ бакъ, бакъ съ ружей. Вижу, предо мной человѣкъ стоялъ, валится прямо на меня, чуть съ ногъ не сбилъ. Изо рта кровь идетъ, а глаза уже остановились. И другой тоже крикнулъ: „убили!“, упалъ, только руками, ногами дергаетъ. Тутъ я испугался на смерть, даже ослабъ весь, тѣло распустилось, зубъ на зубъ не попадаетъ. Думаю, убьютъ меня сейчасъ. Надо бѣжать, а ноги не бѣгутъ. Думаю, поползу хоть на карачкахъ, запрячусь въ погребъ, стану сидѣть цѣлый день, чтобы не нашли меня солдаты».

— А все-таки нашли тебя! — говоритъ мой спутникъ.

— Евреи доказали, — угрюмо говоритъ Богдановъ, — и споконъ время сосѣди, почти вмѣстѣ росли, доказали на меня. А развѣ я виноватъ? Говорятъ, напримѣръ, я Крамершу Кабаниху желѣзомъ ударилъ. А я, вотъ Христосъ, не помню… Она славная старуха. Я ее, бывало, какъ матку почиталъ… А сверхъ того не запираюсь, можетъ, и вправду ударилъ. Я билъ, меня били; я гонялъ, меня гоняли. Даже весь толкъ потерялъ. Или, говорятъ, я грабилъ. Вы сами можете видѣть, сколько богатства я себѣ награбилъ, лохмотья на спину…

— А теперь какъ? — спрашиваетъ мой спутникъ.

— А теперь меня судятъ, — мрачно объясняетъ Богдановъ. — И подѣломъ дураку, не устраивай пустяковъ. Развѣ такіе бываютъ заправскіе погромы? По-настоящему, надо было весь городъ сжечь огнемъ.

— Зачѣмъ сжечь? — спрашиваю я невольно.

— Затѣмъ! — объясняетъ Богдановъ упрямымъ тономъ. — Мы съ Сашкой голые люди, босявки. А теперь зима. Въ дома насъ не пускаютъ. Такъ мы нагрѣемся хоть на пожарѣ.

Не знаю, говоритъ ли въ немъ водка, или врожденное резонерство, или накопленное годами холодное и упорное озлобленіе. Вѣроятно, все вмѣстѣ. Эта убогая стрѣлка внезапно начинаетъ мнѣ представляться, какъ воронка гейзера, наполненная кипящей грязью и распаляемая подпочвеннымъ огнемъ огромнаго общественнаго вулкана.

— Если жечь, такъ безъ выбора, — фантазируетъ Богдановъ. — На все надо правду. А душить, такъ всѣхъ кряду, а не того, кто послабѣе. Жидъ такъ жидъ, татаринъ такъ татаринъ, а если господинъ купецъ, — «тебя-то мы и дожидались».

Мнѣ кажется, что я заглядываю въ будущее. Гомельскій погромъ представляется мнѣ какъ одна изъ первыхъ зарницъ, какъ ранній раскатъ, за которымъ послѣдуютъ новые удары, съ грабежемъ «по правдѣ», съ избіеніемъ всѣхъ кряду, безъ всякаго пристрастія, съ краснымъ пѣтухомъ на заднемъ планѣ въ видѣ общаго багроваго фона.

— Нѣтъ, знаете, если у насъ не примутъ мѣръ къ улаженію дѣлъ, здѣсь будетъ Богъ знаетъ что!..

Окружавшая насъ обстановка странно не соотвѣтствовала тревожному характеру этихъ словъ. Домъ, въ которомъ мы находились, былъ маленькій, деревянный, какъ-то особенно уютный и совершенно старосвѣтскій… По всѣмъ угламъ стояли столики, покрытые вязанными салфетками, пузатые шкафчики, темные стулья съ высокими точеными спинками. Хозяева дома, учитель женской гимназіи Иванъ Петровичъ Б. и его супруга, выглядѣли тоже подъ стать обстановкѣ; оба они были такіе сытенькіе, чистенькіе, аккуратные.

Въ довершеніе всего мы сидѣли за самоваромъ и пили чай съ домашнимъ вареньемъ.

Иванъ Петровичъ Б., собственно говоря, представлялъ уже компромиссъ между гоголевскимъ Афанасіемъ Ивановичемъ и чеховскимъ человѣкомъ въ футлярѣ. Не даромъ въ его кабинетѣ всѣ книжки, перышки и тетрадки лежали такъ опрятно на своихъ мѣстахъ. Кромѣ своего учительства онъ былъ гласнымъ думы и старостой соборной церкви.

Помимо того, новѣйшая смута захватила его своимъ крыломъ и внесла въ его аккуратную душу какое-то легкомысленное, чисто птичье безпокойство. Однимъ словомъ, несмотря на свой простодушный видъ, это былъ сложный продуктъ современной провинціальной жизни, гдѣ все спуталось, вышло изъ колеи и кричитъ благимъ матомъ отъ боли и смятенія.

— Будетъ такой разбой, что Боже избави, — продолжалъ Иванъ Петровичъ тономъ встревоженнаго чижика.

— Да что у васъ такое? — спросилъ я, невольно заражаясь его безпокойствомъ.

— Какъ что?.. Обманъ, насиліе, обида. Мало ли есть случаевъ, когда человѣкъ бываетъ обиженъ. Я, напримѣръ, обиженъ губернаторомъ. Вѣдь при всѣхъ этихъ исторіяхъ мнѣ естественно обратиться съ просьбой. У насъ есть кружка въ соборѣ, и жулики два раза дѣлали попытку взломать. Я обратился съ прошеніемъ, чтобъ разрѣшили револьверъ. Отказано безъ объясненія причинъ. А вѣдь я церковный староста, чортъ возьми, чиновникъ, самъ при шпагѣ. Нельзя же со мной обращаться какъ съ трехлѣтнимъ ребенкомъ.

Мнѣ стало смѣшно. Со своей шпагой и револьверомъ Иванъ Петровичъ напоминалъ не только чижика вообще, но даже того именно щедринскаго чижа, который, будучи въ майорскомъ чинѣ, женился на канареечкѣ.

— Или, напримѣръ, я гласный думы. Конторщикъ у насъ умеръ отъ рака языка. Жена и трое дѣтей; вотировали пособіе единовременно, пятьдесятъ рублей. Кассировано безъ всякаго резона.

— Вы говорите: отчего? Да вѣдь они съ нами не разговариваютъ. Конечно, они свое содержаніе получаютъ по штату, зачѣмъ имъ входить въ чужую нищету.

— Или еще примѣръ, погромъ. Били русскіе евреевъ, а про меня говорятъ, будто бы я натравливалъ…

Несмотря на свой птичій видъ, Б. движется въ самомъ центрѣ личныхъ и національныхъ интригъ города Гомеля, и обвиненія потерпѣвшей стороны не обходятъ и его имени.

— Только я выйди и скажи слово, махни рукой, — признается Б., — камня на камнѣ не осталось бы. Но если бы я дѣйствительно хотѣлъ сказать, то сказалъ бы такъ: зачѣмъ бить бѣдноту? А демократы намъ тоже ничего не сдѣлали. Нужно разбивать купцовъ, Ракитина, Рабиновича.

— А ихъ за что разбивать? — спросилъ я съ нѣкоторымъ удивленіемъ предъ этой неожиданной откровенностью.

— Есть за что! Ракитинъ, напримѣръ, мошенникъ первой гильдіи, костопальню держитъ, салотопенный заводъ, весь воздухъ отравилъ. А Рабиновичъ городскую ассенизацію снимаетъ и всю ассенизацію прямо въ рѣку выливаетъ. А не то — поле есть за нашей слободкой, выворачиваетъ бочки прямо на поле. Лѣнь ему отъѣхать подальше. Пробовали наши жители бочки разбивать, такъ ихъ забирали въ часть, били имъ зубы, сажали безъ суда. Ну и ожесточается народъ. Говорятъ ему, значитъ, все возможно, подкупилъ жидюга. Потому мы хорошо знаемъ, что подкупомъ можно все сдѣлать.

— Или, напримѣръ, въ страховомъ обществѣ пишетъ русскій Зенькевичъ еврею Шмаеру: «Если выберешь меня, то двадцать пять рублей». Я досталъ записку, прочиталъ при выборахъ. — «Нужно, говорю, обсудить личность этого кандидата». Тѣмъ болѣе, что они противъ меня интриговали. Тогда онъ спасся, чтобы его не выкинули изъ окошка изъ второго этажа. Но будутъ винить не столько этого человѣка, сколько того Шмаера, который согласенъ на эту агитацію.