Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ пятый. Американскіе разсказы [Старая орфография]

— Вотъ у моего товарища Кузнецова, — началъ второй слесарь, — такъ и вышло. Это, когда погромъ начался, онъ прибѣжалъ ко мнѣ. — «Пойдемъ, говоритъ, пожалуйста, со мною, у меня, говоритъ, есть револьверъ, да что я сдѣлаю противъ многолюдства! Пойдемъ, станемъ передъ воротами, чтобы не допустить, а то домъ разобьютъ». — Ну, я согласился и пошелъ. Приходимъ, а они уже и домъ разбили, и стекла всѣ выбили, двери сорвали съ петель. А евреи, Богъ вѣсть куда, убѣжали. Ну, думаю, ничего не подѣлаешь. Дай хоть сосѣдній домъ загородимъ.

— А толпа уже подходитъ: цегельники (кирпичники), мѣщане изъ Монастырька, и у всѣхъ желѣзья на плечахъ, какъ будто ружья у войска. Я вскочилъ во дворъ и загородилъ четыре квартиры; все знакомые жили, оттого и загородилъ; первый столяръ, второй водовозъ, третій извозчикъ, четвертый чернорабочій на лѣсопильнѣ, Роднянскій, все бѣдные люди.

— Чего тебѣ надо? — говорятъ.

— Тутъ, — говорю, — мой интересъ страдаетъ, тутъ стоитъ моя машина и мой шкафъ, — у столяра будто бы. — А еще, говорю, вы бы хоть Лурье разбивали, человѣкъ богатый, банкеръ, а то куда вы пришли, на нищету! — Такъ не слушаютъ. Стали вродѣ какъ звѣри изъ дикихъ лѣсовъ, такъ и прутъ. Два раза приходили во дворъ. Въ межуткахъ Роднянская бѣгала заявлять помощнику пристава Маханскому: «Насъ разбили». — «Какъ, — говоритъ, — да вѣдь ты цѣла!» — А на утро Маханскій пришелъ на квартиру къ Роднянской. Она говоритъ: «Ваше благородіе, мы вчера васъ звали, чтобы насъ защитить, а вы не пришли, а сегодня вотъ пришли».

— Да, — говоритъ, — когда васъ разбиваютъ, то вы приходите говорить, а почему, когда у васъ были собранія для обсужденія вопросовъ, вы не приходили и не говорили. Другой разъ заявите о собраніяхъ, тогда я приду. — А она говоритъ: «Какая собранія, я никакой собраніи не знаю. Мы бѣдные люди». — Съ тѣмъ онъ и ушелъ.

— Тоже евреямъ пальца въ ротъ не клади, — сказалъ старый Соймоновъ. — Въ полдень я стою у воротъ, а мимо бѣжитъ шайка съ палками, а Берка Казаровъ, пузатый столяръ, у нихъ вродѣ полководца, съ качалкою въ рукахъ. Плотный такой мужчина, рыжій. Я ихъ успокаивалъ, говорилъ: «Бросьте палки!» — «Нѣтъ, — говоритъ, — они наши богомолья потоптали. Мы отомстимъ». Самъ запыхался весь. Даже смѣшно.

— Кому смѣхъ, а кому грѣхъ, — возражаетъ второй слесарь. — Я на войнѣ никогда не былъ, то мнѣ и любопытно, потому походъ не походъ, а разбиваютъ лавки, и солдаты стоятъ. Пошелъ смотрѣть. А какъ стали булки кидать, черезъ головы солдатамъ, люди похватали булки. Даже я съ мальчишкой стоялъ на рукахъ, такъ ему прямо на руки копеечная булка упала.

— Ой, буде вамъ! — внезапно отзывается старый Соймоновъ, — наскучило слушать. — Нервы его, очевидно, утомлены этими безконечными описаніями.

— Съ чего стряслось, — начинаетъ онъ снова, несмотря на собственное запрещеніе. — Не дай Богъ. Думали, шутки, играшки, для смѣха жидовъ потрепать, а вышло взаемное убойство.

— А можетъ быть еще погромъ? — задалъ я послѣдній вопросъ. Принимая во вниманіе непосредственную близость предстоящей мобилизаціи, вопросъ этотъ имѣетъ опредѣленное значеніе.

— Ой, нѣтъ! — быстро возражаетъ Соймоновъ. — Въ каждомъ городѣ только по разу бываетъ. А у насъ больше не будетъ. Потому думали, шутки играютъ. Шутя дѣлаютъ, на шуткахъ и пройдетъ, маленько жидовъ потеребятъ. А послѣ того инымъ пришлось посидѣть по два мѣсяца, да теперь каждый день на судъ тягаютъ, да еще имуществомъ отвѣтятъ по гражданству, такъ поневолѣ одумаются, не будутъ больше.

— Есть у насъ газета «Знамя», Крушеванъ, — начинаетъ опять неукротимый слесарь, — оберъ-кондукторъ получаетъ. Почитай-ка, чего онъ пишетъ: евреевъ, говоритъ, надо рѣзать и грабить, потому они роются, какъ подземные черви, подъ всѣ устойки подкапываются…

— Ну тебя со стойками и со знаменами! — говоритъ старикъ съ растущимъ неудовольствіемъ. — Что ты, прости Господи, компанію разстраиваешь!

Общество поднимается съ мѣста.

Несмотря на удаленіе молодежи, гомельскій погромъ на даетъ этой мѣщанской компаніи даже докончить двухъ бутылокъ пива. Общественная атмосфера Гомеля поляризовалась. Не хуже дѣла Дрейфуса, гомельскій процессъ проникаетъ подъ каждую кровлю и заставляетъ самаго скромнаго и нейтральнаго обывателя составлять себѣ опредѣленное мнѣніе и защищать его противъ всѣхъ другихъ.

Мы скитались по топкимъ улицамъ Кавказа, гомельскаго предмѣстья, расположеннаго по крутымъ склонамъ глинистаго обрыва надъ самой рѣкой. Въ противоположность другому предмѣстью, Рву, полуподземному и еврейскому, въ этой горной странѣ ютилась христіанская бѣднота. Дома здѣсь были все таки побольше и почище, попадались дворы и даже огороды съ перекопанными грядками. Но люди, встрѣчавшіеся на улицахъ, щеголяли въ такихъ же грязныхъ лохмотьяхъ, и на каждомъ углу, на такъ называемыхъ корчемныхъ стрѣлкахъ, производилась тайная продажа водки, съ пріемомъ закладовъ и покупкой краденыхъ вещей.

Въ этотъ день намъ было мало удачи. Въ одинъ изъ дворовъ насъ вовсе не пустили, не взирая на нашъ усиленный стукъ въ калитку.

— Проваливайте! — отозвался однажды равнодушный и отрывистый басъ и потомъ смолкъ. Въ концѣ концовъ намъ пришлось послѣдовать этому лаконическому совѣту. Въ другомъ дворѣ мы добрались до крыльца, но на крыльцѣ насъ встрѣтила старуха и категорически заявила, что не пуститъ насъ внутрь.

— Старика нѣту дома, — объяснила она сурово, — а вамъ не дамъ войти. Уходите, а не то собаку спущу…

Огромный черный песъ дѣлалъ неимовѣрныя усилія для того, чтобы оборвать привязь и поддержать запрещеніе своей хозяйки болѣе дѣйствительными аргументами. Поневолѣ намъ пришлось ретироваться.

Отсутствовавшій старикъ былъ чернорабочій по желѣзнодорожному ремонту. Наканунѣ онъ пообѣщалъ мнѣ, послѣ соотвѣтственнаго угощенія, разсказать нѣкоторыя пикантныя подробности организаціи погрома. Но старуха, очевидно, заставила его перемѣнить свое мнѣніе. Я невольно пожалѣлъ о трезвомъ и гостепріимномъ Рвѣ, гдѣ не было ни дверей на запорѣ, ни собакъ на привязи.

Какъ бы то ни было, мы очутились во второй разъ на улицѣ. Между тѣмъ погода испортилась. Дождь, накрапывавшій съ утра, теперь участился и понемногу превращался въ ливень. Идти дальше по скользкимъ спускамъ Кавказа было сопряжено съ рискомъ сломать себѣ шею.

— Зайдемъ къ Орлихѣ на стрѣлку! — предложилъ мой спутникъ. — Она тутъ напротивъ.

Стрѣлка была обыкновенная изба «кавказскаго» мѣщанскаго типа. Въ передней горницѣ стоялъ большой столъ, обставленный скамьями. Здѣсь засѣдала уже небольшая, но достойная компанія. Двое изъ ея состава были мнѣ знакомы. Это были присяжные громилы изъ числа подсудимыхъ. Одного звали Куленяйкинъ, другого Богдановъ. Первый обвинялся въ убійствѣ, а второй въ грабежѣ и причиненіи увѣчья женщинѣ. День былъ воскресный, и они могли проводить свои досуги вмѣсто судебной палаты у Орлихи въ шинкѣ. Двое другихъ были одѣты почище. Два дня тому назадъ я видѣлъ ихъ обоихъ на судѣ. Они были желѣзнодорожные мастеровые и выступали въ качествѣ свидѣтелей для того, чтобы утвердить alibi своего пріятеля Богданова.