Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ девятый. Передвинутыя души, — Кругомъ Петербурга [Старая орфография]

— Нравится вамъ? — спросилъ я.

— Да, нравится. Тоже и въ этомъ есть русская сила:

Русская сила спасла насъ отъ турокъ. Все это было, и мы не забыли.

Но на другомъ поворотѣ мы снова остановились, и Аріарани сказалъ:

— Все это было, но теперь есть и другое. Мы не можемъ забыть также и того, какъ отбирали у насъ имущества церковныя. Я какъ теперь помню: у насъ въ Баку колоколъ гудитъ, въ церковной оградѣ толпа, и ее разстрѣливаютъ. Кругомъ море народное. Реветъ, напираетъ, а пробиться нельзя. Стѣна желѣзная… Чего они хотѣли? Лойальный народъ, отъ Карса до самой Бухары. Въ Турціи христіанское меньшинство, — вѣрный союзникъ.

Я слушаю, и мнѣ неловко. Я стараюсь перемѣнить тему разговора. Навстрѣчу намъ изъ-за поворота дороги выходитъ пѣшеходъ. Онъ высокъ и статенъ. У него черные усы. И черезъ плечо переброшено старое ружье на сыромятномъ ремнѣ.

— Какой красавецъ, — говорю я. — Это изъ здѣшняго народа?

Іованнесъ Малый окидываетъ его критическимъ взглядомъ.

— Былъ бы хорошій борецъ, — замѣчаетъ онъ.

— А вы любите борьбу?

— Да, очень. У насъ въ Баку армянскій борецъ Микыртычевъ боролся за чемпіонатъ съ русскимъ борцомъ Зайкинымъ. И когда одолѣвалъ русскій, вся публика ревѣла: «Ногу!» Это будто бы противникъ нашему ногу подставляетъ незаконно. Теряется отъ этого борецъ. Затѣмъ и кричимъ… Даже всѣ татары ревѣли вмѣстѣ съ нами. Кавказскій борецъ… Я тоже ревѣлъ вмѣстѣ съ другими, — прибавилъ онъ съ улыбкой. — Кажется, за это время я посѣдѣлъ отъ напряженія еще на десять волосковъ.

Я перевожу глаза на его косматую полусѣдую голову.

— Неужели вы такой націоналистъ? Русскіе интеллигенты не бываютъ такіе.

— Если бы я былъ русскій, — говоритъ онъ медленно, — я бы тоже не былъ такой. Маленькая нація, что она можетъ? Оттого насъ трудно понимать. Русскій народъ — великій народъ; что ему сдѣлается? Какія бури ни будутъ, онъ выдержитъ. А мы — маленькій народъ, задавленный… Еще чуть толкнуть — и мы, быть можетъ, упадемъ. Никто насъ не понимаетъ. Вотъ еврея и поляка я понимаю. Но ихъ все-таки больше. Насъ всего милліонъ съ четвертью, да въ Турціи два милліона. Какъ это мало! Больше половины народа погибло въ рѣзнѣ за десять вѣковъ. Къ русскимъ нельзя отнестись пренебрежительно, а къ намъ можно. Это и больно. Оттого назови меня армяшкой, да лучше убить меня!..

Бѣдные маленькіе народы…

Гостепріимство въ этихъ ущельяхъ тоже старинное. Мы поднялись на горныя пастбища по утомительной дорогѣ, усталые, голодные до-нельзя. И сперва пастухи встрѣтили насъ съ тревогой. Внизу въ долинѣ происходила военная экзекуція, точнѣе говоря, странствовалъ казачій отрядъ, истреблявшій свѣжую баранину и кахетинское вино. Пастухи опасались, не имѣетъ ли нашъ приходъ отношенія къ новымъ реквизиціямъ. Но потомъ они разглядѣли лица моихъ спутниковъ, успокоились и развеселились. Они привели насъ къ главному шатру, достали сыра, хлѣба и вина и зарѣзали барана. И долго угощали варенымъ и жаренымъ, печенымъ и даже сырымъ мясомъ и не отставали, и въ заключеніе въ видѣ упрека за наше городское безсиліе и малую емкость разсказали лукавый разсказъ стараго времени.

— Жилъ царь Гераклій. Онъ ѣздилъ по гостямъ и ѣлъ много. И когда просили его, то онъ приневоливалъ себя и съѣдалъ по теленку. Послѣ обѣда клали его въ коверъ и трясли, и катали, чтобъ лучше уминалось. И дали ему прозвище: Гераклій Телятникъ…

Мы, впрочемъ, чувствовали себя немногимъ лучше стараго царя Гераклія.

Послѣ обѣда горное гостепріимство угрожало зайти еще дальше. Хозяева стали предлагать намъ подарки, ковры, на которыхъ мы сидѣли, и посуду, изъ которой мы ѣли. Но одинъ изъ моихъ спутниковъ, народный учитель, улыбнулся и отвѣтилъ тоже разсказомъ, такимъ же стариннымъ и такимъ же лукавымъ.

— Къ одному мелику (владѣтелю) пришелъ ашукъ — пѣвецъ, и сталъ воспѣвать его подвиги на своей многострунной лютнѣ саазъ. Обрадовался меликъ и сказалъ: «Ступай же на мою конюшню и выбери себѣ любого коня». Ашукъ пошелъ, но конюхи вытолкали его въ шею. Пѣвецъ пришелъ къ мелику съ жалобой: «Ты сказалъ, а они не даютъ». Удивился меликъ: «Я сказалъ, а ты повѣрилъ. Ты мнѣ сказалъ пріятное слово, и я тебѣ сказалъ пріятное слово. А больше ничего».

Всѣ разсмѣялись, и восточное гостепріимство на время унялось.

Эти горные пастухи были во-истину легкомысленные люди. Даже только что минувшую татарскую войну они склонны были разсматривать скорѣе какъ праздникъ.

— Сколько за эти два года наши съѣли татарскаго краденаго мяса, а татары нашего, бѣда! За всю жизнь столько не съѣли… Даже стада уменьшились.

Однако подъ мирнымъ покровомъ этой идилліи, въ горныхъ ущельяхъ и въ селахъ, идетъ борьба, глухая и глубокая. Освободительная волна подняла и вынесла вверхъ всѣ обиды, соціальныя и даже личныя. Иные изъ этихъ счетовъ сведены, а другіе сводятся. Конечно, больше всего обидъ крестьянскихъ. Онѣ древнія, застарѣлыя. И за обѣдомъ на чистомъ воздухѣ можно услышать другіе разсказы, кровавые, грозные.

Одинъ изъ крестьянъ, старикъ, разсказывалъ мнѣ: «Дѣды мои и дядья были джюрдами (крѣпостными) дворянъ Улановыхъ. Когда были они на гумнѣ, пришелъ Улановъ и сталъ звать на полевую работу. Они сказали: „У насъ свой хлѣбъ“. Тогда Улановъ разсердился и ударилъ палкой моего дѣда, а дѣдъ схватилъ вилы и проткнулъ его. Потомъ бросилъ все свое и ушелъ черезъ ущелье въ Персію. Послѣ вернулся, когда рабства не стало».

Въ Ахпатѣ помѣщики, какъ сказано выше, были грузинскіе князья. Ихъ ссоры съ крестьянами дотянулись до настоящаго времени.

Четыре года тому назадъ, наканунѣ Японской войны, опять разыгралась трагедія. Верхнія пастбища, на которыхъ насъ принимали мирно и радушно, принадлежатъ помѣщику. Крестьяне арендуютъ ихъ всѣмъ селеніемъ, потомъ разверстываютъ между собой арендную плату по числу головъ скота.

Помѣщикъ сталъ повышать аренду и довелъ ее вмѣсто прежнихъ 500 р. до 2,500 р. Крестьяне отказались отъ аренды и объявили ее подъ бойкотомъ. Началась обычная исторія, штрафы, потравы. Помѣщикъ выписалъ стражниковъ, осетинъ и аджарцевъ — грузинскихъ горцевъ, мусульманъ. Крестьяне рубили господскій лѣсъ. Въ аджарцевъ стрѣляли. Явилась военная экзекуція. Стали описывать крестьянскій скотъ. Одна баба обхватила свою корову за шею и поволоклась вмѣстѣ съ нею за коннымъ стражникомъ. Кончилось это по русскому обычаю стрѣльбой. Семь человѣкъ было убито, въ томъ числѣ двѣ женщины. Двѣнадцать крестьянъ и священникъ были арестованы. Они просидѣли два года и судились въ Тифлисѣ въ 1905 году, но были оправданы.