Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ девятый. Передвинутыя души, — Кругомъ Петербурга [Старая орфография]

Оттого другія мамки уничтожаютъ молоко въ грудяхъ, чтобъ отпустили ихъ. И ребенковъ морятъ, рожки выливаютъ, или просто выпиваютъ. Дѣти синія, худыя, такъ и умираютъ. Три недѣли я тамъ была, а десять умерло. Одна мамка прямо вьявь ребенка морила. Попоитъ его водой, только и всего.

Я ей сказала: „Зачѣмъ ты моришь? Я старшему доктору докажу“. Стала доктору говорить. А онъ обозлился: — „Вы ничего не понимаете. Можетъ, вы сами морите своего ребенка“.

За каждую малость штрафъ, три рубля, пять рублей, изъ маленькаго жалованья. А свѣтъ только тогда видишь, когда мусоръ выносишь. Оттого и отнимаемъ очередь другъ у друга, лишь бы свѣтъ посмотрѣть:

— Я мусоръ, я мусоръ!..

Придешь назадъ, товарки станутъ спрашивать: „что сегодня видѣла?“ — „Ничего не видѣла. Только воспитонки ходили“.

А воспитонки злыя, отчаянныя. И такъ ругаются, Боже мой, хуже мужика.

Терпѣла я, терпѣла. Потомъ говорю: не стану больше терпѣть. Стану огрызаться. Всѣ на свѣтѣ огрызаются.

Разъ входитъ старшій докторъ. А я сидѣла на табуретѣ, на машинѣ шила.

Кто на машинѣ шьетъ, садится на табуретъ. А кто сарафаны шьютъ, колпаки, — тѣ на полу сидятъ. Шитье постоянное. Пустой минуты не бываетъ.

Всѣ мамки встали передъ докторомъ, а я не встала.

Надулся докторъ — „Отчего у васъ мамки не въ порядкѣ?“

Я сижу.

— Отчего вы не встаете? Другія встали.

— Очень просто, — говорю — мы ночью и безъ того встаемъ. Цѣлый день на ногахъ. Если выпалъ мой чередъ посидѣть полчаса на табуретѣ, то я встать не хочу.

Прибѣжала надзирательница. — „Я заставлю васъ кланяться!“

— Нѣтъ не заставите. Вы входите къ намъ съ воздуху, вы первые должны кланяться.

— Какъ же ты не знаешь ни старшаго, ни младшаго?

— Я — говорю — твоей метрики не смотрѣла. Не знаю, старше ты, или моложе меня.

— Три недѣли откормила, — говорю, — Выпустите меня.

Говорятъ: нельзя выпустить. Дѣтей много, мамокъ не хватаетъ.

— Зачѣмъ тебѣ здѣсь не жить? Развѣ ѣда не хорошая?

— А вы бы сами сѣли, да поѣли. Можетъ вамъ бы понравилось и такъ бы вы жили.

— Ты что, бунтовать хочешь?

— А что же, доведется, взбунтую, мнѣ все равно… Если добромъ не выпустите, я окошкомъ выйду.

Докторъ говоритъ: — Не выйдешь, рѣшетка есть въ окнѣ.

— Живого человѣка рѣшетка не удержитъ. Со второго этажа спрыгну. Тамъ рѣшетки нѣтъ.

— Тогда выпустили меня и ребенка отдали.

Косточка проклятая съ номеромъ. Такъ бы ее оторвала, бросила, только ребенку шейку натерла. Номеръ, какъ у собаки. И насъ самихъ тамъ считаютъ за собакъ. Не знала я. Лучше утопиться, чѣмъ въ такую тюрьму попасть»…

Я бы желалъ задать почтенному учрежденію вопросъ: правда все это или неправда? Въ ожиданіи отвѣта скажу слѣдующее. Недавно это учрежденіе сочло себя вынужденнымъ заявить о своей непричастности къ новооткрытой фабрикѣ ангеловъ, маленькой, кустарной.

Но быть можетъ ему не мѣшало бы посмотрѣть и походить по собственнымъ палатамъ. Бѣдные младенцы, обреченные…

Дука осталась одна съ ребенкомъ среди огромнаго Петербурга. Кто ей поможетъ? Быть можетъ, найдутся такіе добрые люди.

Плахты, запаски, вышитыя юбки, чадры, красныя верхушки на шапкахъ, пристегнутыя криво и на скорую руку; вмѣсто бархата кумачъ, вмѣсто золота мишура; смурыя свитки, чамарки, черкески, архалуки, иные наряды довольно фантастическіе. Впрочемъ, не надо быть строгимъ. Вѣдь это первый опытъ. Что изъ того, если первый этнографическій балъ вышелъ отчасти маскарадомъ?

Звенитъ балалайка, тренькаютъ гусли и цитра, дудитъ сопѣлка, рокочетъ татарскій саазъ, четко и часто стрекочетъ армянская каманча. Пляшутъ на эстрадѣ, пляшутъ въ татарской кофейнѣ-палаткѣ, увѣшанной коврами, только подмостки трясутся отъ топота. Это хореографическое объединеніе народовъ Великой Россіи.

Разные народы проходятъ предъ нами въ прискочку, грузины, осетины, поляки и казаки, эсты и финны, и даже тунгусы.

Въ боковой ложѣ сидятъ почетные гости, восточнаго вида, въ халатахъ, съ медалями — туркмены изъ Мерва.

Разные народы представлены на живописномъ праздникѣ, только не представлена главная русская стихія. Вмѣсто всей Великороссіи — одинокая пѣвица Н. В. Дулькевичъ съ фабричными частушками, съ цыганскими романсами.

И еще не представлены евреи. Не знаю, что это — случайность или самоустраненіе, или поправка къ національному объединенію Восточной Европы. На позапрошлой недѣлѣ въ этой самой залѣ былъ вечеръ еврейской музыки, и русское собраніе заявило свой протестъ предводителю дворянства.

Боюсь, что это отголосокъ. Ибо время теперь такое, что самые хрюкающіе звуки оставляютъ въ пространствѣ назойливое эхо.

Лучше всѣхъ представлены древнія гречанки изъ филы Терпсихоры, и еще пожилые фавны, племя баснословное и вымершее. Они пляшутъ, какъ угорѣлые, и яростно машутъ хвостами изъ-подъ туникъ. Съ убѣжденіемъ пляшутъ. Какъ Тургеневъ написалъ о Кларѣ Миличъ: «Съ убѣжденіемъ поетъ дѣвка».

«Вакханалія» Фокина. Въ воздухѣ мелькаютъ босыя пластическія пятки, и публика стонетъ отъ восторга.

Публики много, прямо сказать, сколько влѣзло въ залъ. Я никогда не видалъ столько народа въ Дворянскомъ собраніи. На эстрадѣ семьсотъ исполнителей, а въ залѣ, должно быть, семь тысячъ. Сидячіе и стоячіе, билетные и безбилетные Студентовъ хватитъ на цѣлыхъ три университета. Писателей столько, какъ будто вся «литературка» явилась поголовно. А вѣдь сегодня обычная пятница въ клубѣ и чеховскій вечеръ.

Барышни, офицеры, пажи.

Пахнетъ дешевыми, крѣпкими духами. Корилопсисъ и цикламенъ и всѣ прочіе, какіе перечислены по прейсъ-куранту въ «Мелкомъ Бѣсѣ» у Ѳедора Сологуба.

Люди всѣхъ партій, эс-деки и эс-эры, народники, марксисты. Видно, правду пишетъ Туганъ-Барановскій, что старыя программы изжиты и перемѣшаны.

Бывшіе члены союза инженеровъ, молодые адвокаты, депутаты Государственной Думы, гласные-обновленцы, члены и членши женскаго союза.

Тѣсно, какъ на студенческой сходкѣ, и жарко, какъ въ банѣ.

Я попытался подняться на хоры, но съ полудороги малодушно вернулся обратно. Тамъ, на верху, температура кипящей крови и расплавленнаго мозга. Это — девятый кругъ Дантова Ада, обороченный кверху.

Впрочемъ, вернемся къ программѣ. Первое отдѣленіе, второе отдѣленіе, десятое отдѣленіе. Правду сказать, смотрѣть и слушать довольно скучно. Передъ нами проходятъ огромные хоры, квадратъ за квадратомъ, какъ будто на ученьѣ. Поютъ по разному, а выходитъ одинаково.

Изрѣдка мелькнетъ красивый, характерный номеръ, лукавая пѣсня татарской пѣвицы Деборы Чорефъ, пѣсня безъ словъ, но такая выразительно-манящая; «Эстонское дѣтство» пѣвицы Айно Таммъ; польскій оберекъ, задорный и быстрый, какъ ртуть.