Иван Наживин - Перунъ [Старая орфография]

Но въ послѣдніе годы вторглось въ эту тихую, сонную жизнь что-то совсѣмъ новое, небывалое и какъ будто враждебное. Началось дѣло это на Окѣ-матушкѣ. Вдругъ, откуда ни возьмись, явилась какая-то шустрая компанія чужихъ людей, поставила новыя пристани и пустила новые пароходы. Немудрящи были тѣ пароходишки, что раньше по рѣкѣ туда и сюда полозили, говорить нечего, и всѣ презрительно звали ихъ «горчишниками», и ворчали на владѣльца ихъ, купца Сорокина, что дорого онъ за все беретъ, но все же какъ-то сжились съ этими горчишниками, и съ цѣнами, и со всѣмъ порядкомъ. И вотъ вдругь явились новые, хорошіе и быстрые пароходы и рѣзко понизили на все цѣны. Сорокинъ-купецъ, мужикъ ндравный, уступить не захотѣлъ и тоже цѣны понизилъ: тамъ, гдѣ новые ловкачи цѣлковый брали, онъ везъ за восемь гривенъ теперь. Ловкачи понизили цѣну до полтинника, а Сорокинъ разомъ махнулъ на четвертакъ, тѣ гривенникъ, а Сорокинъ — даромъ! Весь край древлянскій прямо дыханіе затаилъ, глядя за этой совершенно новой для него борьбой, а она разгоралась все болѣе и болѣе: ловкачи объявили, что будутъ теперь народъ возить даромъ и каждому пассажиру кромѣ того будутъ даромъ же подавать стаканъ чаю съ лимономъ, а Сорокинъ громыхнулъ: даромъ и по стакану водки! Биткомъ набитые пароходы и горчишники бороздили рѣку туда и сюда, и на пристаняхъ народу было не пролѣзешь, и былъ здоровенный хохотъ, и пѣсня, и пьянство великое, и рѣзались пароходчики все дальше и дальше, пока Сорокинъ въ одинъ прекрасный день не померъ отъ удара съ горя, а семья его, раньше богатая, осталась безъ гроша. И сразу ловкачи-побѣдители, оставшись на рѣкѣ полными хозяевами, подняли цѣны такъ, что въ одно лѣто вернули всѣ свои убытки и стали грести денежки лопатой… А потомъ вскорѣ кто-то изъ молодыхъ купцовъ на окраинѣ города заводъ поставилъ: косы, серпы, подковы выдѣлывать, лопаты, гвозди, топоры и прочее, что всѣмъ надобно, и сталъ народъ у воротъ заводскихъ толпиться, гонясь за заработкомъ новымъ, и съ утра до ночи гремѣлъ и дымилъ заводъ на всю округу, и ужасныя точила его сѣяли среди рабочихъ чахотку, а съ ней попутно — нищету и горе. И случалось какъ-то разъ крѣпко взбунтовались рабочіе и побили окна на заводѣ, и отказались работать. Начальство казаковъ откуда-то пригнало, и была стрѣльба, и порка, и аресты, и высылки и великое разореніе и новое, еще горшее горе… И замутилась тихая жизнь древлянская до самого дна. Правда, и чай попрежнему благодушно пили древлянцы до седьмого пота, и сладко благоухала по пристанямъ антоновка, и ходили они по субботамъ въ баню и, блаженно распаренные, съ красными узелками и вѣниками подмышкой, шли они домой, чтобы опять и опять пить чай съ удивительнымъ вареньемъ вишневымъ, но точно вотъ дала древлянская жизнь какую то жуткую трещину и будущее древлянской земли зловѣще затуманилось… Но любовь къ своей землѣ сохранили древлянцы прежнюю…

И никто изъ всѣхъ нихъ не любилъ такъ родныхъ мѣсть, какъ Юрій Аркадьевичъ Лопушковъ, старенькій учитель исторіи въ мѣстной гимназіи и предсѣдатель мѣстной археологической комиссіи. Ему было за шестьдесятъ и за доброту его безконечную и за всегдашнюю готовность помочь всѣмъ и каждому прозвали его древлянцы Юріемъ Аркадьевичемъ Утоли-моя-печали, а другіе, насмѣшники, тѣ звали его Унеси-ты-мое-горе. Но и насмѣшники, и добродушные всѣ шли къ нему со всякой бѣдой своей, а онъ усадитъ, поглядитъ въ глаза, по плечу потреплетъ, чайкомъ попоить, — глядь, а бѣда-то ужъ не такой страшной кажется и горе помягчаетъ. Былъ Юрій Аркадьевичъ роста небольшого, съ эдакимъ пріятнымъ брюшкомъ, весь въ небольшихъ, добрыхъ морщинкахъ, съ большой серебряной бородой. Говорить онъ любилъ главнымъ образомъ о древлянской старинѣ и улыбался при этомъ ясной, дѣтской улыбкой. Въ одной изъ тихихъ, зеленыхъ уличекъ былъ у него свой тихій сѣренькій особнячекъ, конечно, съ садикомъ, въ которомъ, конечно, были и вишни, и антоновка, и старенькая, зеленая бесѣдка подъ черемухой, гдѣ Юрій Аркадьевичъ любилъ въ теплое время чайку попить и поблагодушествовать съ пріятелями въ тихой бесѣдѣ о старинѣ.

Въ его небольшомъ, темноватомъ кабинетикѣ висѣли по стѣнамъ въ рамкахъ старинныя лубочныя картинки народныя, производствомъ которыхъ славился нѣкогда Древлянскъ; по запыленнымъ полкамъ въ строгомъ порядкѣ и за номерами были разложены огромныя, зеленыя, старинныя монеты, старинные кокошники крестьянокъ съ помутнѣвшими блестками, какой-то плоскій черный камень съ отпечатками слѣдовъ доисторическихъ птицъ, желтоватый черепъ съ застрявшей въ немъ полуистлѣвшей татарской стрѣлой, старая расписная посуда, старинная рѣзная прялка, а надъ всѣмъ этимъ, на верхней полкѣ, царила чудовищная, пуда на три, оранжевая тыква, которую Юрій Аркадьевичъ самъ вырастилъ у себя въ огородѣ и которая свидѣтельствовала о прекрасномъ климатѣ и чудесной почвѣ древлянской земли. Въ углу за книжнымъ шкапомъ стоялъ даже цѣлый старинный оконный наличникъ съ удивительно причудливой рѣзьбой, гдѣ были и павы съ невѣроятными хвостами, и невиданные цвѣты, и какія-то чудовища съ плоскими лицами, и удивительно изящныя розетки и завитушки. Въ письменномъ столѣ его, въ особомъ ящикѣ, лежала цѣлая коллекція рукописныхъ біографій и портретовъ древлянцевъ, хоть чуточку прославившихъ себя и родной городъ на поприщѣ наукъ, искусствъ или государственнаго служенія: какъ только кто изъ нихъ умретъ, такъ и тащитъ Юрій Аркадьевичъ немедленнно въ редакцію «Древлянскихъ Вѣдомостей» заранѣе заготовленную статейку съ портретомъ, чтобы древлянцы и весь міръ могли узнать о тяжелой утратѣ древлянской земли…

И, когда толковалъ Юрій Аркадьевичъ мальчишкамъ исторію, то всѣмъ имъ казалось, что самое главное на свѣтѣ это Древлянскъ съ его соборами, курганами и старыми кокошниками, а вся всемірная исторія это только пріятно-пестрый вѣнокъ для Древлянска, какой-то долгій подходъ человѣчества къ красующемуся въ концѣ его длиннаго пути Древлянску. Если пріѣзжалъ кто въ Древлянскъ посмотрѣть его живописную старину, то это Юрій Аркадьевичъ водилъ гостя по стариннымъ урочищамъ, показывалъ ему и Благовѣщенскій соборъ, построенный еще въ XII в., и старый Крестовоздвиженскій монастырь съ его старинными могильными плитами, и удивительную, трогательную церковку Спаса-въ-городкѣ, и мѣсто злой сѣчи съ татарами, и мѣсто еще больше злой сѣчи древлянцевъ съ новогородцами, и велъ его въ городской музей, гдѣ показывалъ перчатки Тургенева, выступавшаго разъ въ молодости на литературномъ вечерѣ у древлянской губернаторши, и собранную имъ, Юріемъ Аркадьевичемъ, коллекцію разныхъ автографовъ, и уже облѣзшій возокъ, въ которомъ ѣхала разъ Екатерина древлянскимъ краемъ… И заѣзжій гость ясно понималъ, что и возокъ царицы, и коллекція портретовъ, и выцвѣтшія фрески «страшнаго суда» въ соборѣ Благовѣщенскомъ — все это въ высшей степени важно и нужно и что все это важное и нужное составляетъ какъ бы драгоцѣнное достояніе этого тихаго старичка съ дѣтской улыбкой…