Иван Наживин - Перунъ [Старая орфография]

Павелъ Григорьевичъ, съ неудовольствіемъ осмотрѣвшись, сѣлъ. Константинъ Юрьевичъ съ нескрываемой насмѣшкой глядѣлъ на него своимъ наглымъ пенснэ и раскачивалъ ногой. Юрій Аркадьевичъ старался не видѣть позы сына и ласково смотрѣлъ на гостя.

— Дѣло вотъ въ чемъ… — тускло началъ Павелъ Григорьевичъ. — Какъ вы, конечно, знаете, Левъ Николаевичъ считаетъ въ дѣлѣ самосовершенствованія вегетаріанство «первой ступенью». Это вполнѣ понятно и только духовные слѣпцы могутъ оспаривать это. И вотъ мы съ женой рѣшили основать въ Древлянскѣ вегетаріанское общество и при немъ столовую. Но у насъ совершенно нѣтъ средствъ. И мы рѣшили обратиться къ вамъ съ просьбой о содѣйствіи…

— Но чѣмъ же могу я въ такомъ дѣлѣ помочь? — развелъ руками Юрій Аркадьевичъ. — Думаю, что на большой успѣхъ вамъ у насъ расчитывать нельзя: мы покушать любимъ по совѣсти… Хе-хе-хе…

— Какъ вы странно выражаетесь! Не по совѣсти надо сказать, а, напротивъ: безъ всякой совѣсти, вотъ какъ было бы нужно сказать. Предаваться обжорству, когда столько братьевъ-людей голодаетъ, проливать кровь животныхъ только для того, чтобы кусками ихъ труповъ набить себѣ животъ — по совѣсти! И, конечно, если мы начнемъ дѣло съ увѣреній, что оно не пойдетъ, то, конечно, оно и не пойдетъ… И потому я прошу васъ оставить другихъ въ сторонѣ, а отвѣтить мнѣ только лично за себя: согласны вы стать членомъ вегетаріанскаго общества?

— Ну, что же? Отчего же? — смутился старикъ. — Можно…

— Согласны вы быть членомъ-учредителемъ и внести на дѣло десять рублей?

— Десять это многонько… Хе-хе-хе… Рублика бы три, куда бы еще ни шло… А десять многонько…

Павелъ Григорьевичъ укоризненно покачалъ головой.

— Какія-то сабли по стѣнамъ, тыквы, шлемы, книжонки истлѣвшія, монетки… — показалъ онъ рукой на шкапы и полки. — На это средства у васъ есть, а на то, чтобы спасти милыхъ животныхъ отъ страданій и смерти, на это у васъ денегъ нѣтъ! Зачѣмъ завалили вы вашу безсмертную душу всѣмъ этимъ безсмысленнымъ хламомъ? Выбросьте вонъ всю эту рухлядь, освободите себя и отдайте намъ эту комнату подъ вегетаріанскую столовую…

Старикъ жалко заморгалъ глазами и не зналъ, какъ выпутаться: отказать — это для него было ножъ острый, а выбросить «мусоръ» — Господи помилуй, да какъ же можно такъ къ родной старинѣ относиться?

— Но па-азвольте… — нагло качая ногой, вмѣшался Константинъ Юрьевичъ. — Неужели же вы все еще носитесь съ вашимъ самоусовершенствованіемъ? Въ наше время это по меньшей мѣрѣ смѣшно…

— Да, я считаю не самоусовершенствованіе, какъ вы выражаетесь, а самосовершенствованіе единственнымъ правильнымъ путемъ для переустройства современнаго общества… — кротко сказалъ Павелъ Григорьевичъ.

— Не смѣю спорить! — язвительно склонилъ голову Константинъ Юрьевичъ, явно показывая, что спорить онъ и можетъ, и смѣетъ, но не хочетъ унижаться. Но путь этотъ… э-э-э… возьметъ вѣка, а человѣчество едва ли согласится ждать съ назрѣвшимъ переворотомъ до… греческихъ календарей!

— До какихъ календарей? — не понялъ гость.

— Я перевожу это съ латинскаго… — пояснилъ снисходительно Константинъ Юрьевичъ. — Ад календас грекас…

На лицѣ отца выразилось огорченіе.

— Ну, ты мнѣ не дѣлаешь, милый мой, чести, какъ твоему учителю исторіи!.. — засмѣялся онъ смущенно. — Надо все же различать между календами и календарями…

Сынъ разомъ смекнулъ, что онъ сѣлъ въ калошу — на это у него былъ прямо удивительный нюхъ, — и, снисходительно раскачивая ногой, онъ сказалъ:

— Но, папахенъ, надо же понимать… иронію… Ха-ха-ха… Ты не долженъ ставить себя съ твоей ученостью въ смѣшное положеніе…

— Ну, развѣ для ироніи… Тогда, конечно…

Но старикъ все же никакъ не могъ смотрѣть ему въ лицо.

Въ передней снова зашумѣли и старикъ самъ отворилъ дверь.

— А-а, милый мой Андрей Ипполитовичъ!.. Милости просимъ!

Вслѣдъ за Андреемъ въ комнату вошелъ маленькій, худенькій старичекъ.

— Позвольте представить вамъ Юрій Аркадьевичъ, своего учителя и друга и вашего давняго корреспондента, профессора Максима Максимовича Сорокопутова…

— Максимъ Максимычъ… Родной мой… Голубчикъ! — едва выговорилъ старикъ. — Да, ей Богу, это такая радость… такая честь… Ну, прямо и высказать не могу…

Константинъ Юрьевичъ всталъ, но всей своей фигурой показывалъ, что ему даже и знаменитый профессоръ нипочемъ. Павелъ Григорьевичъ смотрѣлъ на маленькаго старичка съ сожалѣніемъ, думая, что напрасно тотъ свою жизнь, божественный даръ, потратилъ на всякіе пустяки.

— Садитесь, родной мой… Отдыхайте… А это сынъ мой… а это Павелъ Григорьевичъ, извѣстный послѣдователь нашего великаго Толстого… Костя, поди распорядись на счетъ самоварчика… И закусочку чтобы собрали… Да поживѣе…

Павелъ Григорьевичъ ушелъ, чтобы не поддаться искушенію вовлечься въ праздные разговоры, а кромѣ того онъ зналъ, что сейчасъ непремѣнно будутъ «закусывать», а въ немъ древлянскій человѣкъ сидѣлъ крѣпко и всѣ эти закуски заставляли его очень мучиться: и хочется, и грѣхъ. Но Константинъ Юрьевичъ остался и это чрезвычайно стѣсняло старика: и наглый блескъ его пенснэ мѣшалъ, и независимое раскачиваніе ногой, и его словечки самоувѣренныя, а, пожалуй, и возможность новыхъ «греческихъ календарей»: какъ учитель исторіи, старичекъ былъ самолюбивъ. Но къ счастью, за сыномъ зашелъ скоро кто-то изъ его пріятелей и они, шумно посмѣявшись въ передней, ушли. Сразу стало легче…

— Ужъ не знаю, съ чего начинать угощать васъ, дорогой мой Максимъ Максимовичъ… — проговорилъ старикъ. — Древлянскія достопримѣчательности наши въ городѣ покажу я вамъ завтра, — такъ съ утра полегоньку и начнемъ, — а сегодня отдыхайте ужъ у меня… И пока вотъ посмотрите тѣ сокровища мои, которыя удалось мнѣ собрать за мою жизнь. И надо бы все это въ музей нашъ отдать, знаю, и совѣсть коритъ, а нѣтъ, все никакъ разстаться не могу! Но въ завѣщаніи первымъ пунктомъ поставилъ: всю мою историческую коллекцію — музею…

И онъ водилъ маленькаго старичка по комнатѣ, все любовно ему объяснялъ, все показывалъ и его удивляло немного, какъ слабо отзывается на все это знаменитый ученый, какъ, видимо, слабо цѣнитъ онъ все это, и это огорчало Юрія Аркадьевича. И не только его: и Андрей съ удивленіемъ посматривалъ на точно растеряннаго друга своего. А тотъ, дѣйствительно, былъ растерянъ: русская народная сказка, которую разсказывалъ ему на соломкѣ Васютка, саднила въ его душѣ злой занозой.

И, наконецъ, маленькій старичекъ взялъ Юрія Аркадьевича за локоть и проговорилъ ласково:

— Все это чрезвычайно интересно, глубокочтимый Юрій Аркадьевичъ, и мы займемся потомъ всѣмъ этимъ хорошенько, но… но мнѣ хочется использовать случай и побесѣдовать съ вами, какъ со старожиломъ, о…… современности… Ваше мнѣніе будетъ мнѣ чрезвычайно драгоцѣнно…