Петр Суворов - Рассказы из далекого прошлого

Она передала все, что знала объ арестѣ брата. Николай Ѳеофилактовичъ, къ удивленію хозяйки дома, слушалъ ее равнодушно. Его глаза упорно смотрѣли то на красный башмачокъ Элли, покоившійся на атласной скамейкѣ, то на ея шейку, избавленную отъ всякихъ украшеній. Костоломовъ, какъ старый котъ, не выдерживалъ соблазна и лепеталъ:

— Дайте поцѣловать вашу ручку, и я дамъ вамъ совѣтъ.

И, не дожидаясь отвѣта, Акакій овладѣлъ ручками молодой Эдельманъ и принялся ихъ цѣловать. Онъ такъ увлекся этимъ легкимъ, но пріятнымъ занятіемъ, что даже опустился на колѣни, и все повторялъ:

— О, моя богиня! Что за блаженство васъ любить!

Элли не выдержала и вскочила съ отоманки.

— Какъ вамъ не стыдно! — воскликнула она, говорить пошлости! Развѣ я пригласила васъ сюда для того, чтобы слушать ваши страстныя признанія? Забудьте о прошлой Элли! Передъ вами госпожа фонъ-Эдельманъ!

Николай Ѳеофилактовичъ, какъ школьникъ, пойманный въ шалости, поднялся съ ковра и, пожавъ плечами, произнесъ:

— Боже мой! Какія вы строгія! Ну, хорошо, хорошо! Досказывайте, и я сейчасъ же умчусь, куда надобно, для спасенія Юрія.

Выслушавъ уже со вниманіемъ объясненія Элли, Костоломовъ сказалъ:

— Успокойте вашу маму. Вечеромъ я надѣюсь привезти ей утѣшительныя извѣстія.

Въ Петербургѣ въ то время былъ военнымъ генералъ-губернаторомъ свѣтлѣйшій князь Александръ Аркадьевичъ Суворовъ-Рымникскій. Онъ смѣнилъ генералъ-адъютанта Игнатьева и отличался въ своихъ административныхъ дѣйствіяхъ большою мягкостью. Кто не помнитъ изъ столичныхъ старожиловъ покойнаго князя? Его величавая, высокая фигура, съ николаевскими усами, внушала просителю бодрость и надежду на исполненіе своихъ жалобъ. Суворовъ жилъ въ небольшомъ собственномъ домѣ въ одинъ этажъ съ мезониномъ, на Большой Морской, почти наискосокъ квартиры министра Государственныхъ Имуществъ. Самымъ приближеннымъ лицомъ къ князю былъ полковникъ Алексѣй Егоровичъ Ивановъ, человѣкъ среднихъ лѣтъ, бѣлокурый, тихій, добрый, честный и благородный. У него, кажется, не имѣлось личныхъ интересовъ. Вся его душа была въ князѣ и въ точномъ исполненіи его порученій. Помѣщался Алексѣй Егоровичъ во дворѣ, въ маленькомъ флигелькѣ, примыкавшемъ къ княжескому жилищу. Здѣсь онъ принималъ своихъ хорошихъ знакомыхъ, а другія лица его находили въ назначенные часы въ генералъ-губернаторской канцеляріи, находившейся рядомъ съ нынѣшнею Адмиралтейскою частью. Правителемъ канцеляріи князя былъ И. Я. Ч―нъ, не вылѣзавшій изъ фрака со звѣздой. Что онъ былъ за человѣкъ, нѣсколько объяснитъ намъ сцена, происшедшая однажды въ офиціальной пріемной залѣ князя Суворова.

Къ военному генералъ-губернатору обратилась пожилая дама съ какою-то бумагой. Князь пробѣжалъ эту бумагу и передалъ ее своему правителю канцеляріи со словами:

— Немедленно удовлетворить просительницу!

Тогда дама громко заявила:

— Ваша свѣтлость, моя бумага составляетъ жалобу на г. Ч―на. Я обвиняю его во взяточничествѣ.

Удивленный Суворовъ обратился въ сторону приближеннаго чиновника и предобродушно его спросилъ:

— Ч―нъ! Правда, что ты берешь взятки?

И, не получивъ отвѣта на свой вопросъ, князь, смѣясь, замѣтилъ:

— Вы видите, сударыня, онъ не подтверждаетъ вашего обвиненія.

Суворова, какъ извѣстно, сильно порицалъ Юрій Самаринъ за униженіе русскаго дѣла въ Прибалтійскихъ губерніяхъ и за потворство въ нихъ нѣмцамъ. Можетъ-быть, Самаринъ былъ и правъ въ своихъ сужденіяхъ, но самая личность князя, мнѣ кажется, стоитъ внѣ всякихъ упрековъ. Онъ былъ рыцарь, не знавшій никакихъ кривдъ, сознававшійся передъ царемъ въ своихъ ошибкахъ, высказывавшій во всеуслышаніе свои порицанія заблужденіямъ другихъ, иногда очень высокопоставленныхъ лицъ. Такъ, князь враждебно относился къ М. Н. Муравьеву, виленскому диктатору; Муравьевъ платилъ Суворову равною ненавистью. Получивъ отъ послѣдняго, какъ-то, въ Вильнѣ телеграмму съ запросомъ: «За что арестованъ такой-то полякъ?»

Муравьевъ лаконически отвѣчалъ: «Отгадайте!»

Князь ни отъ близкихъ знакомыхъ, ни отъ Императора Александра Николаевича не утаилъ муравьевской телеграммы. Одно изъ приближенныхъ лицъ ко Двору, нынѣ уже умершее, мнѣ передавало, что Государь долго смѣялся надъ оригинальнымъ обмѣномъ мыслей двухъ враждующихъ сановниковъ и остроумно замѣтилъ:

— Муравьевъ и Суворовъ на старости лѣтъ принялись играть въ загадки, и, кажется, оба неудачно.

Вотъ къ этому-то благодушному администратору нашъ вольнодумный Акакій посовѣтовалъ генеральшѣ Мерзляковской обратиться за покровительствомъ. Костоломовъ взялъ на себя трудъ переговорить предварительно о ея дѣлѣ съ полковникомъ Ивановымъ, съ которымъ находился въ хорошихъ отношеніяхъ. Результатомъ описаннаго было свиданіе Авдотьи Ивановны съ генералъ-губернаторомъ. Суворовъ ее принялъ у себя на дому въ предобѣденный часъ, въ присутствіи лишь одного Иванова, и оказалъ глубокое вниманіе истомившейся матери. Онъ усадилъ ее въ кресло и сказалъ:

— Вашему дѣлу я прямо помочь не могу. Оно не въ моей власти. Но Царь милосердъ. Память у него громадная. Онъ помнитъ всѣхъ вѣрныхъ слугъ своего отца. Обратитесь помимо всего къ нему. Вашъ мужъ — заслуженный генералъ. Я его, какъ теперь, вижу на смотру подъ Чугуевымъ. Онъ командовалъ дивизіей, и Государь Николай Павловичъ любилъ его громкій голосъ. Вашъ сынъ не особенно виновенъ? А? Не можетъ быть, чтобы у боеваго генерала былъ сынъ нигилистъ. Не такъ ли?

Старуха Мерзляковская успокоила князя, замѣтивъ, что ея увлекающійся Юрій вращался среди либеральной молодежи, много болталъ, но на серьезное политическое преступленіе онъ неспособенъ.

Князь страдалъ небольшою глухотой и слушалъ генеральшу, приставивъ руку къ правому уху. Потомъ онъ ее перебилъ:

— Ну, вотъ, такъ, такъ. Государь на-дняхъ переѣхалъ изъ Царскаго Села въ Петербургъ и всякое утро совершаетъ прогулку по Лѣтнему саду. Постарайтесь его встрѣтить, мысленно помолитесь и вручите ему просьбу. Что вамъ Онъ скажетъ, передайте моему Алексѣю Егоровичу. Онъ не скроетъ ничего отъ меня.

По лицу свѣтлѣйшаго скользнула мягкая улыбка; онъ потрепалъ по плечу своего вѣрнаго друга и полкового товарища.

Было сырое ноябрьское утро. Моросилъ тихо едва замѣтный дождь, столь знакомый истому петербуржцу. Я убѣжденъ, что такой докучливый дождь внесъ свою частичку въ душу невскаго обитателя. Оттого послѣдній — и нервный, и язвительный, и недовѣрчивый. Какъ бы то ни было, а Авдотья Ивановна рано встала въ это утро. Долго молилась она передъ стариннымъ кіотомъ съ фамильными образами, съ которыми никогда не разставалась. Она подошла къ спальнѣ Эдельмановъ, тихо пріотворила дверь и перекрестила спящую крѣпкимъ сномъ молодую чету.