Петр Суворов - Рассказы из далекого прошлого

— Какъ я ни уважаю вашего супруга, а точно гора свалилась съ плечъ, quand il n’est plus visible.

Графъ дерзко смотрѣлъ на Костоломову и даже слегка дотронулся до ея руки.

— J’ai depuis longtemps compris votre position, продолжалъ онъ, вамъ нуженъ не такой мужъ. Vous souffrez, mais vous en faites un mystère. Это вдвойнѣ возбуждаетъ къ вамъ чувства, je n’oserai dire d’amour mais de révérence.

Элли не выдержала и вспыхнула. Въ ней затронулось оскорбленное самолюбіе, непрошенность чужого участія. Она отодвинулась отъ Завадскаго и холодно произнесла:

— Я, кажется, не подавала вамъ повода говорить со мной такимъ языкомъ. La vie de famille entre des gens réglés est un mystère «à deux». Vous, comte, en homme instruit, deviez-vous faire evidente cette certitude, avant d’y toucher. Подайте мнѣ шаль.

Елена Борисовна встала съ кресла и презрительно взглянула на поляка.

А онъ съежился, растерялся. Изящная шляпа выпала изъ его рукъ, и онъ бормоталъ:

— Pardon, madame. J’ai pensé, j’ai supposé, mais je me suis trompé.

Описанный маленькій инцидентъ возбудилъ въ Ушаковскихъ жителяхъ цѣлую бурю. Многіе изъ нихъ, видя Элли выходившею изъ театра въ сопровожденіи Завадскаго, рѣшили, что она уѣхала съ нимъ. Такъ думалъ и самъ Акакій, не заставшій въ ложѣ своей жены. Онъ чувствовалъ себя дуракомъ и злобно переносилъ любопытные взоры легкомысленной публики. Глубоко была несчастлива и Элли. Графъ съ нахальствомъ затронулъ въ ней тотъ сокровенный міръ, который она тщательно скрывала отъ посторонняго глаза. Она не любила мужа и не могла его любить, но это чувство она не выносила на улицу. Между ею и Костоломовымъ лежала цѣлая пропасть. Костоломовъ былъ сухой матеріалистъ, а ея сердце требовало ласки, обмѣна мыслей, отзывчивости. И Элли вспомнила Эдельмана, кроткаго, благороднаго, хотя однообразнаго и скучнаго. Но огромныя снѣжныя пустыни раздѣляли прежнихъ супруговъ, а Елену Борисовну окружали люди, чуждые ея понятій и быта. Она остановилась на Карабиновѣ. Онъ являлся на ея настоящемъ горизонтѣ единою свѣтлою точкой, напоминавшею ея отрадное прошлое. Правда, онъ легкомысленный, безпрестанно увлекающійся человѣкъ, безпринципный, обманывающій женщинъ безъ злыхъ намѣреній, но онъ герой и богатырь въ сравненіи съ сибирскими джентльменами, не мечтавшими ни о чемъ, какъ о личномъ обогащеніи. Слезы выступили на глазахъ молодой женщины и застыли въ нихъ отъ суроваго мороза, царившаго въ воздухѣ при возвращеніи ея изъ театра.

Элли ѣхала въ каретѣ, ее укутывала ротонда изъ чернобурыхъ лисицъ, но ей было холодно отъ нервнаго состоянія, переживаемаго ею. Вернувшись домой, она прошла въ свою спальню и заперла ее извнутри на замокъ.

Графъ крѣпко затаилъ въ себѣ злобу противъ Елены Борисовны. Онъ понялъ, что она не такая женщина, которая могла бы служить орудіемъ его не совсѣмъ чистыхъ замысловъ. Холодность къ мужу не отрываетъ ее отъ семейнаго очага, и если что ее въ состояніи покорить, то только сильное увлеченіе. Завадскій съ горестью сознавалъ, что онъ не тотъ избранный, которому Элли отдастся всею душой. Подъ вліяніемъ подобныхъ разсужденій графъ отправился къ Карабинову и разсказалъ ему о томъ, что произошло въ театрѣ между нимъ и Костоломовой. Вячеславъ Павловичъ замѣтилъ:

— Вы, батюшка, хотя тонкій политикъ, но плохой знатокъ женскаго сердца. Ну, для чего вы развели бобы объ ея мужѣ? Вы затронули самолюбіе порядочной женщины, вы укололи ее въ самое больное мѣсто. Знайте, что русская воспитанная женщина тщательно скрываетъ отъ свѣта свои семейныя неудачи. Подъ нее надобно итти, какъ выражаются инженеры, «тихою сапой», не тревожа ея добродѣтели, но искусно шевеля ея страсти. Вы не будете въ претензіи, если я возобновлю ухаживанія за Элли?

Завадскій медлилъ своимъ отвѣтомъ. Ему жаль было разстаться съ планами, разсчитанными на Елену Борисовну, но онъ вспомнилъ ея презрительный взглядъ, брошенный на него. Графъ обрадовался, что можетъ сдѣлать пакость неподатливому существу. Онъ лукаво отвѣтилъ:

— О нисколько! Но, мнѣ кажется, вы слишкомъ самонадѣянны!

Вячеславъ Павловичъ былъ задѣтъ за живое. Онъ сказалъ:

— Я вліяю на женскій характеръ. Онъ разнообразенъ и капризенъ. Тѣмъ не менѣе, я не видалъ ни одной женщины, которая оставалась бы равнодушною къ внезапной дерзости. Парисъ стократъ правъ, что ею побѣдилъ Елену. Со мной былъ случай. Въ одномъ уважаемомъ домѣ я встрѣтилъ особу, поразившую меня красотой. Я сейчасъ же въ нее влюбился, а къ концу вечера уже изнывалъ отъ страсти. Выйдя съ нею по парадной лѣстницѣ, я не выдержалъ, упалъ къ ея ногамъ и сдѣлалъ признаніе. Свидѣтелемъ сцены былъ сонный швейцаръ. Дама такъ сконфузилась моей атакой, что точно окаменѣла. Съ этой минуты она находилась въ моей власти.

Карабиновъ прошелся по комнатѣ, что-то вспомнилъ, приблизился къ Завадскому и съ оживленіемъ повѣдалъ:

— Были два брата, оба женатые на красавицахъ. Они имѣли хорошенькую сестру вдовушку, и у одного изъ нихъ жила преаппетитная свояченица. Я васъ спрашиваю: какъ вы распорядились бы въ подобномъ случаѣ? Вѣрьте мнѣ, или не вѣрьте, этихъ четырехъ дамъ я влюбилъ въ себя, у каждой имѣлъ успѣхъ, и былъ пріятелемъ обоихъ мужей въ теченіе многихъ лѣтъ. Правда, въ концѣ концевъ, мнѣ пришлось бѣжать въ Сибирь отъ излишняго счастья, но я остаюсь при убѣжденіи: нѣтъ абсолютной добродѣтели въ мірѣ. Есть добродѣтель относительная, условная.

По мѣрѣ того, какъ Вячеславъ Павловичъ развивалъ свои идеи, графъ съ удивленіемъ въ него всматривался. При всей своей испорченности ему становилось гадко видѣть человѣка, открывающаго цинично свою душу, не сознающаго нравственнаго паденія. Завадскій не удержался, чтобы не спросить пріятеля:

— Но неужели вамъ все это проходило безнаказанно?

— Какъ безнаказанно? переспросилъ Вячеславъ Павловичъ. Меня двадцать разъ собирались убить, но я врагамъ говорилъ: стрѣляйте въ меня, а я ни въ кого стрѣлять не буду. Я никому зла не желаю, ни съ кѣмъ не ссорюсь. Я миролюбивый по природѣ, извиняю недостатки другихъ, и наслаждаюсь тѣмъ, что даетъ судьба.

Николай Ѳеофилактовичъ страдаетъ, но страдаетъ совсѣмъ не отъ тѣхъ причинъ, о которыхъ думаетъ читатель. Нашъ чиновникъ страдаетъ оттого, что жена мѣшаетъ жить такъ, какъ ему хочется. Костоломовъ по своему характеру не любилъ никого впускать въ свою семью, а Элли сдѣлала ему семью почти открытою для всего общества. Акакій вѣчно былъ занятъ своими мыслями, состоящими въ оппозиціи чему-нибудь и кому-нибудь. Идеи добрыя и злыя онъ различалъ плохо, но становился мгновенно противъ лицъ и обстоятельствъ, когда они насильственно останавливали либеральное теченіе жизни, хотя бы это теченіе вело къ гибели отдѣльную личность и даже государство. Ходъ послѣднихъ сибирскихъ событій сдѣлалъ изъ вольнодумнаго Акакія скрытаго врага новому генералъ-губернатору. Костоломову не нравилась самостоятельность послѣдняго, его широкія начинанія, крутыя административныя реформы безъ совѣта съ такими помощниками, какимъ былъ, напримѣръ, нашъ герой. Николай Ѳеофилактовичъ незамѣтнымъ образомъ принялъ на себя главенство въ лигѣ, направленной противъ начальника края. Онъ посылалъ безыменныя корреспонденціи въ столичныя либеральныя газеты, искажалъ въ нихъ сибирскіе факты и порицалъ генералъ-губернаторскія распоряженія. Вмѣстѣ съ ушаковскимъ военнымъ губернаторомъ, страдавшимъ разслабленіемъ мозга, Костоломовъ задерживалъ отъ опубликованія знаменитые циркуляры даровитаго администратора, клонившіеся къ благу народному. Такъ, циркуляры объ основаніи сельскихъ школъ, о порицаніи взяточничества, объ ограниченіи пьянства по деревнямъ и на золотыхъ пріискахъ, о закрытіи многихъ кабаковъ долго удерживались подъ сукномъ Акакіемъ и его мѣстными вліятельными друзьями. Послѣдніе называли эти циркуляры «самодурственными» и посылали на нихъ жалобы въ Петербургъ. Понятно, что упомянутыя дѣйствія почтеннаго чиновника не могли долго скрываться отъ генералъ-губернатора. Человѣкъ высоко благородный, чуждый низкихъ эгоистическихъ страстей, старый генералъ возбуждалъ къ себѣ въ людяхъ порядочныхъ чувства безграничной преданности. Они-то и разъяснили начальнику края іезуитскія подкопы дѣйствительнаго статскаго совѣтника и кавалера Костоломова. Находясь въ театрѣ въ описанный нами вечеръ, онъ былъ неожиданно позванъ въ генералъ-губернаторскую ложу. Здѣсь, въ небольшой гостиной, убранной просто, но комфортабельно, освѣщенной боковою лампой, сидѣлъ на диванѣ передъ овальнымъ столомъ старикъ въ военномъ сюртукѣ, съ георгіевскимъ крестомъ, державшійся прямо и величаво. Онъ курилъ папиросу и разговаривалъ съ двумя своими адъютантами. Николая Ѳеофилактовича онъ встрѣтилъ словами: