Владимир Федосеенко - Дубовая Гряда

— Брехня,— поморщился Шайдоб.

— Видно, до Савки все туго доходит, еще не вошел в роль... Но, как вы рассказываете, обстановочка тут не ахти.

Шайдоб слушал и одним глазом косился на окно, чтобы проследить, куда пойдет Савка. Потом рассмеялся и подмигнул Бодягину:

— Выполнил приказ. На него нужен хозяин, потому что, если я говорю, он и ухом не ведет. Слушается, как и прежде, колхозников...

Закончить ему не дал вернувшийся староста.

— Вот что, господин Комяч,— подчеркивая значение своих слов, внушительно произнес бургомистр,— ты, как видно, не понимаешь особенностей новой жизни. Хозяин ты хороший, люди тебя слушаются, а вот в политике ни бельмеса не смыслишь. Не вижу у вас разницы: или это тот же самый большевистский колхоз, или немецкая об­щина. А ты разницу видишь?

— Конечно. Техники никакой нет, сеять нечем бу­дет...

— Германские законы, дисциплина действуют в ва­шей деревне? Нет! Люди переодели в гражданское боль­ше сотни красноармейцев и командиров, показали им безопасные пути для ухода. Ты представления не име­ешь, сколько здесь, на одной только Жлобинщине, специально оставлено большевиков! Сойдутся они, и ни тебе, ни мне на земле места не будет. Молодежь у вас своевольничает, ни один комсомолец на регистрацию не явился, а ведь ты — доверенное лицо, староста!

— Да какие тут комсомольцы! Те, что были в колхо­зе, ушли на фронт, а школьники... Мало ли в какие круж­ки их записывали. Вот, посмотрите, тоже пионер сидит,— показал Савка на Василя и улыбнулся.

— Ой, не дури, Савка. Ты знаешь, все знаешь...— зев­нул Василь.— Но я не вижу беды, которая чудится гос­подину бургомистру. Отец наговорил ему сорок бочек арестантов: мол, кто-то куда-то ходит, кто-то что-то де­лает. У страха глаза велики! А мои друзья не уважают батьку, да и я его не уважаю за то, что он упек в тюрьму тетку Веру, Лидину мать. Подумаешь, совершила пре­ступление: переодела командира и отправила на все че­тыре. Вот если бы она взяла примака, скажем, для доче­ри своей, тогда — иное дело!

— Сколько учил, воспитывал, а он вон как , относит­ся к родному отцу,— покачал головой, старый Шайдоб.

— Учил! Таскал с малых лет вместе с собой воро­вать, так я при советской власти всю жизнь дрожал! Не вороши прошлого.— Василь толкнул полицейского, дремлющего за столом, и отправился за ширму будить второго.— Пойдем гулять, сегодня воскресенье, чего ра­ди нам слушать разные сказки. Другое дело — поймать диверсанта, уничтожить десант. А то говорят о Дубовой Гряде, где, кроме дубов, ничего нет.

Эти рассуждения успокоили бургомистра. «Он все здесь знает,— подумал Бодягин,— а старик, пожалуй, уже малость рехнулся».

Все же бургомистр решил получше присмотреться к этой деревне и принудить людей жить по новым законам. Вон до чего дошло: никто здороваться не желает! Ниче­го, он им еще покажет почем фунт лиха...

Миновал октябрь. Осень вступила в свои права. Жизнь словно замерла в ожидании весны...

Озадаченный недостаточно быстрым, укоренением гитлеровских законов в волости, бургомистр решил вы­звать к себе начальника полиции Кичку. Как раз в это время пришел секретный приказ из комендатуры: мобилизовать молодых мужчин, замеченных в непочтитель­ном отношении к немецким властям, на строительство мостов и ремонт дорог. Тут Бодягин и вспомнил о Дубовой Гряде, где недавно разговаривал с Шайдобом.

— Пан Кичка,— сказал он, подчеркивая словом «пан» новые отношения между фашистскими прислужни­ками,— в Дубовой Гряде, можно считать, до сих пор су­ществует колхоз. Люди живут надеждой на возвращение большевиков. Никто ничего колхозного не берет. Лоша­дей, правда, раздали, но бывший конюх потребовал от каждого хозяина расписку, что тот берет лошадь на со­хранение до определенного времени. Попытался было старый Шайдоб сломать такой порядок, так деревенские парни прогнали его с поля, сняли замок с бани, сделан­ной когда-то из гумна старика. Не нравится мне их на­строение. Видимо, все еще сказывается влияние больше­виков, которые, вырвавшись из окружения, проходили через деревню.

Прищурившись, бургомистр хитро посмотрел на на­чальника полиции. Тот заерзал на стуле, хихикнул:

— Вот-вот, именно так. Шайдоб рассказывал, что возле траншей уже нет оружия: кто-то успел собрать. А мне удалось узнать, кто именно: каждый, идя домой, несет — что бы вы думали? Обрез! Одного такого уже поймали на днепровской переправе. Шел откуда-то из Западной. А я хвать — под ремнем обрезик! Спрашиваю, где взял? И где бы вы думали — возле Дубовой Гряды подобрал винтовку да на болоте — чик-чирик ствол от нее. Там многие проходили, вот и порастаскали.

— Нет порядка в моей волости, пан Кичка. Поезжай­те в эту деревню и сделайте все необходимое, чтобы му­жичье уважало власть и перед нами загодя становилось на колени. Не хочется немцев науськивать: подумают, что мы бессильны и не можем сами управлять.

Бургомистр прочитал Кичке приказ комендатуры и приказал арестовать двух парней, а потом подсунул еще какие-то бумаги. Пока начальник полиции читал их, Бо­дягин задумался о своем: «Посмотрю, какую инициативу он проявит в этой операции, а нет, так добьюсь, чтоб вы­гнали к черту. Обрезики... Мелет глупости. Работая с этим дураком, я не только не продвинусь выше, но и тут не удержусь. Был бы мой отец здесь, мы бы навели по­рядок. Он по своей линии, а я по своей».

Отец Бодягина, священник, долго жил на Полесье. С детства он рассказывал сыну смешные истории о мужиках и называл их чернью. Своих прихожан он так опутал религиозной наутиной, что те верили каждому его слову. Скажет: «Осину осина повалила, Ивана при­давила, лежит бедолага до вечера, а есть ему нечего». И люди несут яйца, отдают последнюю копейку, чтобы святой отец передал все это через бога Ивану. Тем, кто не ходил в церковь, по вечерам показывал черта. И хотя днем на этом месте оказывался обгоревший пень, многие думали, что на самом деле видели нечистую силу. Как только поп не обманывал легковерных простаков! А после революции начал агитировать против советской влас­ти, за это его и выслали из тех мест. Сын же закончил лесной техникум и работал на Полесье в одном из лес­хозов. Во время мобилизации удрал в лес, долго не воз­вращался домой, чтобы не взяли в армию. А пришли немцы — бросил жену с ребенком и переехал на Жлобинщину.

— Ну, так я поеду, пан бургомистр, все выполню.

Эти слова вывели Бодягина из задумчивости. Кичка попрощался с ним и ушел.

После полудня небо нахмурилось. На кладбище над старыми соснами кружилось воронье. По мерзлой дороге тарахтели три повозки, а впереди ехали на лошадях шестеро полицейских во главе с начальником. Они то гром­ко хохотали, то подсвистывали, подгоняя своих коней. И, только подъехав к болоту, немного угомонились. Так и добрались до Дубовой Гряды.