Владимир Федосеенко - Дубовая Гряда

Пришлось согласиться с бесспорными доводами по­литрука, повернуть к кустам.

Пока до железной дороги было далеко, Сергеев ша­гал спокойно. Но вдруг остановился, вглядываясь в один из кустов, и хлопцы разом бросились к нему:

— Что там такое?

Политрук улыбнулся:

— Ничего. Вот вы уже и действуете, молодцы. Толь­ко не надо сбегаться, если один что-либо заметит.

— Ух, напугали,— признался Володя.— Спасибо за науку. Скоро будет тропинка до самого котлована. Толь­ко рановато мы идем, подождать бы, пока стемнеет.

— Не беда, по этой железке другие поезда пока не ходят, а чтобы развинтить рельсы, нужно время. Да и с костылями придется повозиться, пока их вытащишь. Хо­рошо, что Гриша догадался захватить ломик.

— Тогда быстрее,— сказал Володя и первый заша­гал по снежной целине.

Ветер взвихривал мелкий снег, бросал в разгоряченные лица, слепил глаза. Когда ранние сумерки начали опускаться на заснеженную землю, добрались до полосы отчуждения, протянувшейся вдоль железной дороги. Залегли, прислушались. Ветер все еще завывал в проводах телеграфной связи, а кроме него — ни малейшего посто­роннего звука. Подготовив французский ключ и ломик, все трое, впервые почувствовав себя настоящими партизанами, осторожно двинулись к полотну. Пригляде­лись — ни души, только резко пахнет каменным углем.

— Эх, лиха беда начало! — негромко сказал полит­рук и вместе с Володей начал отвинчивать гайки. Вслед за ними Гриша принялся ловко вытаскивать рыжеголо­вые от ржавчины костыли. А освободив от креплений первую рельсу, втроем повернули ее набок, присыпали снегом темные места на шпалах и, не задерживаясь, от­правились назад.

7

Лида принесла печальное известие: охрану лагеря, где находился Микола, усилили и никаких передач для пленных не принимают.

Она попыталась уговорить Василя съездить в лагерь, но тот отказался:

— Пока отец не поправится, не поеду.

А Шайдоб во время крушения поезда сильно ушибся и теперь отлеживался дома. Лечил его доктор Ярошев. Правда, Василь не очень доверял ему и однажды привез другого врача. Тот осмотрел отца и сказал, что надежд на выздоровление мало: нужно было сразу оперировать, а теперь старик совсем ослабел.

Через три дня Шайдоб умер. Лида знала, что о свадь­бе Василь в такое время говорить не будет, и начала избегать его, при случае упрекая в том, что обещал осво­бодить Миколу, а сам ничего не сделал.

Причину крушения поезда расследовал сам Бодягин, считавший его обычной аварией. После этого Володе стало легче, он смелее заходил к Зубенкам и Кислякам.

У Василя, правда, еще оставались кое-какие надежды на Лиду, и к Володе он относился неплохо, хотя по де­ревне ходили слухи, что полицейского ранил Мариин сын.

Однако, благодаря этим слухам, хлопцы, которым Воло­дя не решился бы доверить что-либо серьезное, смотрели на него как на героя. Но юноша был осторожен, при­сматривался к ребятам и к Пылиле. Нельзя сказать, что Павел не оказывал влияния на колхозную молодежь. Он и в предвоенное время иной раз организовывал танцы, да и по возрасту был старше многих. И теперь Володя опа­сался, как бы Павел не запугал ребят.

Вот почему и решил он во что бы то ни стало встре­титься и поговорить с Пылилой. Только подходящий слу­чай никак не подвертывался.

Как-то Пылила тащил из сада ободранную ольху и увидал идущего навстречу Володю. Павел остановился, сбросил верхушку с плеча и начал поправлять всажен­ный в комель топор. Не зная, какой у них получится раз­говор, Володя все же спросил:

— Слушай, Павел, это ты разносишь слухи, будто я ранил полицейского?

Пылила усмехнулся:

— Ты, брат, у меня под ногтем. Думаешь, я тебя то­гда не заметил? Могу даже сказать, где ты бежал.

— Ну, ты меня еще не знаешь... кривой черт! — вспыхнул Володя, не заметив, как вырвались у него сло­ва, которых Пылила терпеть не мог.— Но узнаешь! Если меня и арестуют, так освободят, как я тебя освободил.

— А вот ты никогда не выберешься оттуда, куда я тебя от­правлю!

— Не кипятись, не испугался. Что ты мне можешь сделать?

— Пускай только наши придут...

Об этом Пылила никогда не задумывался. Теперь он широко открыл глаза и как бы обмяк.

— Я что... Когда наши придут... Надо мной самим уже столько поиздевались... Вот, на своих плечах дрова таскаю,— растерянно заговорил он.

— Я стрелял в полицая, я! — продолжал заседать Володя.— Чтобы тебя от расстрела спасти! А ты меня теперь этим упрекаешь, гад?

— Слушай, Володя, я же никому ничего не расска­зывал. Хотел пошутить, и только. А ты вскипел. Я ведь тоже психоватый и, может быть, погорячился. Действи­тельно, ты меня спас, а я, дурак, почему-то вижу лишь то, что ты стрелял в полицая. Будь она проклята, такая жизнь,— опустив голову, Павел задумался. Володя вни­мательно посмотрел на него и пошел дальше. Он понял что после этого разговора Пылилы нечего бояться.

Как обычно, вечером в избе Алены собралась моло­дежь. Иван, сын хозяйки, подыгрывал на балалайке, а девчата пели «Реченьку» и просили, чтобы он не спешил.

Анатолий шепотом рассказывал Володе, какого Иван мнения о хлопцах и девчатах, собравшихся тут. Все они — советские люди, вот только Зина — дочь старос­ты, черт ее знает, что у нее на уме...

— Не хочет ли выгнать ее? — спросил Володя.

— Не знаю. Но ребята боятся при ней о фашистах, о новых порядках говорить.

— Все сами видят и знают, какие это порядки. А Зи­ны опасаться нечего, она настоящая комсомолка.

Володя посмотрел на девушку, и их взгляды встре­тились. Ему стало неприятно, что о ней так думают, и, не выдержав, он сел рядом с Зиной. Девушка смутилась, отодвинулась. Знала, что во всем виновата отцовская должность, и все тянулась к молодежи, хотела быть вместе со всеми. Правда, иной раз на душе становилось так тяжело, что хоть ты плачь. Думала, если бы Володя не ходил на вечерки, и она ни за что не пошла бы. Но чем дальше, тем сильнее хотелось видеть его, и Зина от­правлялась к Лиде или просто на улицу, оставаясь в избе только тогда, когда отец с матерью разговаривали о семье Марии или о хлопцах, вспоминая и Володю. В беседах же с Лидой не раз признавалась, что, если бы Володя погиб, не стала бы жить и она.

Володя попросил у Ивана балалайку и только взял первые аккорды на трехструнке, как все дружно подхва­тили:

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой...

Но песня тут же оборвалась: дверь распахнулась и в комнату вошли два немца.

Увидав такое многолюдье, первый из них вскинул от неожиданности автомат, но, поняв, что никакой опаснос­ти нет, расхохотался:

— О, руссиш паненка? Зеер гут!

Второй, улыбаясь, начал обходить девушек, внимательно всматриваясь в каждую из них. Но вдруг, на­ткнувшись на горящие ненавистью глаза Володи, серди­то выпрямился и, вырвав балалайку, с размаху ударил ею хлопца по голове. Не растерявшись, Володя успел выставить локоть, и балалайка, хрустнув от удара по нему, развалилась на две части, так что корпус ее по­вис через плечо фашиста, а гриф остался в руке. В эту минуту кто-то из ребят погасил лампу, и, воспользовав­шись неожиданной темнотой, юноша шмыгнул в дверь. Следом за ним с визгом бросились девчата, а из другой половины избы выскочила испуганная хозяйка: