Лев Кукуев - Море в ладонях

Платонов слушал и удивлялся. Такого самобичевания за всю жизнь, пожалуй, не наблюдал. А Василий Аполлинарьевич всем своим ораторским талантом вновь обрушился на Мокеева. Говорил, не спуская глаз с председательствующего и Крупенина. Платонов даже поморщился, хотя никаких симпатий никогда не питал к Мокееву.

В жизни часто смешное уживается с трагическим. И вот в приоткрытую раму влетел огромный лохматый шмель. Он по-хозяйски пересек кабинет, закружил над столом, где заседала большая часть присутствующих. Шмель чем-то напоминал предвоенного «ишачка», тихоходного, но верткого ястребка, который в любую минуту мог басовито спикировать на облюбованную цель.

Платонов прекрасно видел членов коллегии. Эти люди не были лишены чувства юмора. Иногда на их лица набегала настороженная улыбка, иногда откровенная. Ведь шмель мог выкинуть все, что ему заблагорассудится. И поэтому каждый старался просто не привлекать внимания, не возвышаться над рядом сидящим. В невыгодном положении оставался Василий Аполлинарьевич. Поэтому говорить он сразу начал значительно тише, жесты его стали предельно скромны. Он понимал: его выступление глупо скомкано. Его слушают и не слушают. И когда шмель начал кружиться только над ним, грозя вонзить свое страшное жало в открытую шею, в лицо и бог знает куда, Василий Аполлинарьевич сел, сказал огорченно:

— Я кончил.

— Сделаем перерыв, товарищи! — объявил председательствующий. Он взял Крупенина под руку, увел в соседний кабинет.

Василий Аполлинарьевич задержался, чтоб раскрыть шире окна. Больше ничем он не мог досадить проклятому шмелю. В коридоре к Платонову подошел Головлев:

— И вы готовите ваши штыки? — спросил он без энтузиазма. — Кого собираетесь бить? Меня?

— При чем тут вы? — ответил без злобы Платонов. — Исполнитель и только! А сей уважаемый Комитет бить, что ящерицу ловить. Не с хвоста, за голову надо хватать…

Там у себя в Бирюсинске уже одна фамилия Мокеева или того же Головлева вызывала негодование у Платонова. Здесь он ощутил остро, что люди эти только исполнители воли своих высоких наставников. Мокеев, бесспорно, немало натворил по собственной инициативе. И все же не будь покровительства свыше — Мокеев ничто. Как никогда, видел теперь Платонов первую скрипку в Крупенине и не жалел, что пришел на коллегию.

Доклад по второму вопросу вызвал в Платонове сложные чувства. Построить в Сибири тридцать заводов-гигантов за пятнадцать лет — дело нелегкое. Потребуются огромные капиталовложения. Крупнейший в мире лесопромышленный комплекс будет стоить шестьдесят тонн золотом. А в тысяча девятьсот восьмидесятом году лесохимия потребует сто восемьдесят миллионов кубов древесины на годовую продукцию.

Разместить и освоить такое хозяйство необычайно трудно. Если Байнурский целлюлозный будет потреблять около двух миллионов кубов древесины, и уже это грозит уничтожением прибрежных лесов Байнура, то что можно сказать о тех лесопромышленных комплексах, которые намечается создать в необжитых районах вечной мерзлоты и на крупных сибирских реках? Эти гиганты будут перерабатывать в год по восемь и десять миллионов кубов древесины каждый. Какие потребуются массивы тайги, сети шоссейных, железных дорог, сколько транспорта?! Нужно построить целые города и поселки, вокзалы и порты, создать флот, разработать и изготовить технику.

Платонова, действительно, ошарашили цифры. Но он увидел за ними не столько подъем народного хозяйства, сколько небывалое наступление на зеленый океан, вколачивание в это дело астрономических сумм. Такое, как показалось ему, могло привести к диспропорции в целом хозяйстве страны.

«А развитие химии? — думал он. — Разве химия не идет вперед гигантскими шагами? Разве продукцию из дерева не вытесняет уже теперь продукция из легких металлов и пластиков, нефтепродуктов, каменных углей, солей?! Не к веку ли изысканной деревянной ложки и куклы-матрешки ведет стремление лесопромышленников завладеть всем?»

Платонов совсем не считал себя специалистом в том, о чем здесь говорилось. Но за его спиной было шестьдесят прожитых лет, пытливый неослабевающий ум ученого, привыкшего мыслить в интересах Родины. Он понимал, что в огромном социалистическом хозяйстве нельзя терпеть прожектерства и все должно быть соразмерение сто раз обсчитано и проверено. В таком деле гигантомания весьма опасна. И с этой минуты Платонов не сомневался, что именно гигантоманией и страдают многие из тех, кого он слушал сейчас, и в первую голову сам Крупенин.

И тут ему вспомнилось совсем другое — поездка в ГДР. Это было в послевоенные годы. Он побывал в Тюрингии и Саксонии. Проехал много километров на автомобиле вдоль речки Цшопау. Горная, немноговодная речка сперва показалась непримечательной. Таких речушек в России тысячи. Не увидел в Германии он и сибирских лесов. Леса там те самые, давно осмеянные: подстриженные, расчищенные, прозрачные. Но как используется каждый гектар лесных угодий! Лес вырубают небольшими делянами и тут же высевают семена или закладывают саженцы. Из года в год идет прореживание посадки. Пока вырастет лес до строевого, с гектара угодий собираются сотни кубов промышленного сырья.

А Цшопау! Эта речушка! Через два, три, пять километров перегорожена плотиной. Здесь небольшая электростанция, фанерная или мебельная фабрика, лесопилка… И рыбы в реке достаточно: крупной и мелкой. Проехав десяток километров по лесу, трудно не встретить козу или оленя, зайца или кабана. Умеют же люди хозяйствовать! Почему не учиться у них хорошему?

Огромные комбинаты и комплексы, бесспорно, нужны. Но прежде чем их плодить, надо подумать, насколько все это выгодно и как скоро окупится. А главное, помнить о воспроизводстве. Если к семидесятому году население земного шара возрастет почти вдвое, значит, и в социалистическом государстве оно увеличится на десятки миллионов. Сибирь — потенциальный плацдарм дальнейшего развития Родины. Не время ли думать об этом заранее, по-хозяйски, разумно.

Нет, не вдохновило Платонова большое собрание своими запросами и проектами. Не лучше ли за эти деньги повернуть часть северных рек на плодородный юг? Там будет хлеб и хлопок, можно вырастить не только лиственные и хвойные леса, но и разбить фруктовые плантации, засадить пустыни цитрусовыми, чайным деревом, виноградниками, возделать рисовые поля… Идея спорная, но не одной лесохимией сыт человек…

Вот об этом и шел разговор с Крупениным, когда снова, как было условлено, встретился с ним Платонов. Вместо потенциального сторонника Прокопий Лукич приобрел еще большего противника своих идей и планов.

— Ну что же, Кузьма Петрович, — сказал Крупенин, — я сделал все, чтобы вас убедить. Оставьте жалобу. Ознакомимся и изучим. Найдем в ней полезное — примем.