Лев Кукуев - Море в ладонях

В последние годы Виталий Сергеевич, казалось, смирился с судьбой, с наступившими переменами. Свыкся с мыслью: былого уже не вернуть. Кроме того, его всегда окружали люди, которые видели в нем прежде всего лицо должностное. Среди них он постепенно отвык шутить, каламбурить, смеяться. Перестал говорить о цветах, о духах, о футболе… Словом, о том, что не касалось работы. Предупредительность окружающих не позволяла ни на минуту забывать, кто он есть. И в сердце закралось гадкое: «тот уровень», «не тот уровень». Оценка людей «по уровню» оградила дурацкой завесой от всех, отучила здороваться первым, занимать в партере пятый, десятый ряд, ходить пешком по улицам, бывать в магазинах, на рынке, улыбаться солнцу и детям…

Он стал лицом должностным, противным себе, а выхода найти не мог.

И вот он встретил женщину, вдохнувшую в его сердце силу и молодость. Снова он пережил то, что было давно забыто, казалось канувшим в вечность. Снова открыл себя, как земной человек и мужчина, стал по-новому счастлив, не иссяк, не угас, не превратился в труху.

Теперь он сидит у Ксении Петровны обласканный, обогретый. Сам для себя — он честный, порядочный человек, подчинившийся велению сердца. Для других — бессовестный вор, обокравший иначе мыслящих и преданную жену.

Ему ни о чем не хотелось думать, но он был не настолько слеп, чтоб не знать, что запретное счастье тоже не вечно. Пройдет пять, десять лет, и уже никто, даже Ксения Петровна, не предотвратит неминуемое. Ксении будет тогда тридцать пять, сорок — женщина в полном соку…

Ну, а он?

Виталий Сергеевич налил и выпил, не ожидая, когда выпьет хозяйка.

Кому он нужен, когда годы подкосят его?

Никому!

Так неужели же человек, уходящий из этого мира, не имеет права взять от жизни последнее, самое сокровенное, что выпало за многие нелегкие годы на его долю?!

Имеет!

Нет, не имеет!! — твердил другой внутренний голос.

Имеет!!! — возразил себе с новой силой Виталий Сергеевич.

Теперь он хмелел и хмелел тяжело, хотя этого не хотел. Ему было жаль себя и обидно за прошлую личную жизнь. Вот уже вновь его гложет червяк сомнения, не дает забыться, сделать тот шаг, который поставил бы личное с головы на ноги или даже с ног на голову…

Ксения Петровна смотрела внимательно на него. На сей раз водка ему не шла. Она меняла в лице, оттеняла морщины, удлиняла вислые складки у рта. Порядком подвыпив, он сразу постарел, утратил непринужденность, веселость, и только смотрел, смотрел на нее с какой-то мучительной болью, с болезненным блеском в глазах.

И Ксения Петровна подумала, что этому человеку простого участия, дружбы всегда будет мало. Ему нужно все или же ничего.

Знала ли она его раньше?

Знала! Но знала со стороны…

Думала, что их отношения зайдут так далеко?

Не думала!

Так чего же хотела?

Просто хотела дружбы с порядочным человеком, участия, как и каждая одинокая женщина.

И все же в эти минуты ей не о чем было жалеть. Верила — к ней он добр, человечен, а может, и чуточку больше — любит по-своему…

А тех, кто умеет любить, она всегда уважала. Каждому право дано на любовь. Великое, сложное, сильное это чувство! Но и к ней пришло оно не в пятнадцать и не в семнадцать лет. Пришло в двадцать семь, когда, к сожалению, многое утратило прелести жизни, свежесть красок и ощущений. Когда познала она уже близость мужчины. Когда встретила человека, которого вдруг по любила за все, абсолютно за все… Тот человек — Ершов.

— Выпьем! — жестоко сказала она и наполнила рюмки.

Теперь и ей хотелось скорей охмелеть. Перед ней был не Ершов, а другой. Ершов ей встретился два года, назад и тоже не мальчиком. Но седыми висками того человека она бы гордилась. Ершов ей казался совсем не обычным, вне сравнения с другими, вне сравнения и с Ушаковым.

А она? Что ж она?

Она казалась себе недостойной Ершова…

Возможно поэтому хмель и не трогал ее?

— Чаю? — спросила Ксения Петровна, заметив, как Виталий Сергеевич уперся потухшим взглядом в стол.

— Да, чаю покрепче, — сказал он очнувшись.

Он потер руками виски, резко встал. И пока она заваривала свежий чай, подошел к книжной полке. В первом ряду слева направо стояло пять книг — все Ершова.

Тупая боль кольнула под сердце. Сомнений не оставалось:

— Ксения Петровна! Вы увлекаетесь местной литературой? — голос его ревнив и капризен, непривычный и для себя.

— Я люблю все наше — сибирское. Наш театр, наши книги, наши песни…

И тут Ушаков сам не понял, с чего вдруг его прорвало:

— А мне думается — музыкантишки наши только мнят себя композиторами… И Ершов этот, премного наслышан о нем…

— Извините, Виталий, — так и назвала впервые по имени, — не будем говорить об искусстве. Вы меня обижаете, а я легко ранима.

— Ради вас смолчу. Мне только хотелось сказать, что перевелись у нас Пушкины, Лермонтовы…

— Не забывайте: люди творчества — люди вдохновенного труда. Это не дрова колоть или носки штопать.

Он смотрел на ее матово-белые руки, державшие заварник, и хотел, чтобы эти руки оставили все и обвились вокруг его шеи. С чего он затеял с ней ссору, к чему? Он и понимал, что ведет себя глупо, и противился голосу разума.

Ксения Петровна поставила на стол чашки, вазу с конфетами. Он зачем-то достал с книжной полки первый попавшийся роман Ершова, раскрыл титульный лист, прочитал:

«Самых добрых Вам пожеланий, Ксения Петровна! С уважением, автор».

Ксения Петровна болезненно улыбнулась и пояснила:

— На книжном базаре купила. Там и автограф заполучила.

— Вы знакомы? — спросил Ушаков.

И тут она впервые за этот вечер увидела в нем не только мужчину, но и то должностное лицо, которому при желании ничего не стоит испортить немало крови Ершову.

— Нет, нет! — сказала она. — Знаю только в лицо…

Он понял: она солгала, и это его покоробило, заставило посмотреть на нее другими глазами. Взвесив роман на ладони, Ушаков усмехнулся и объявил:

— Книжка, как книжка. Ничего особенного.

И тогда она возразила с упорством:

— Неправда! Хорошая книга.

У Ксении Петровны погиб брат на фронте. Как и герои Ершова, ушел на войну со школьной скамьи. Не успев полюбить, не успев познать жизнь, пал под Сталинградом. Ксения Петровна, читая роман, над многими страницами плакала. Близким и понимающим другом показался тогда ей автор… А потом специально ходила на читательскую конференцию в городскую библиотеку. Однажды случайно танцевала с Ершовым на юбилее театра. Боялась себе признаться, что сперва полюбила заочно, по-глупому, а затем и воочию. Все, что угодно, но измываться над чувством своим она никому не позволит:

— Положите книгу! Я очень прошу. И вообще… Давайте лучше пить чай.

Он увидел, как повлажнели ее глаза, и поспешно сунул на место книгу.