Лев Кукуев - Море в ладонях

Виталий Сергеевич улыбнулся. Чем лучше он узнавал старого рыбака, тем удивительнее тот ему казался.

— И право, впервые такое слышу.

— То-то и есть, — согласился дядя Назар. — Теперь слушай дальше. Дошли до меня нехорошие слухи, будто бригада Гослова, та, что в истоке на Бирюсе рыбу ловит, ловит ее недозволенным способом. Рыба-то, после того как построили ГЭС, вся на струю, к Байнуру ушла. Там скопилось ленка и хариуса тьма-тьмущая. Крайисполком дал план на сезон бригаде сто пятьдесят центнеров. А они тянут, сдали всего государству сто двадцать центнеров, выловили шестьсот. Куда рыбка идет? Посмотри, какие дома себе поотгрохали рыбачки! И это не все. Цедят сетями с уменьшенной ячеей. С ними заодно и Славка Пентюрин — рыбнадзоровский начальничек. Поезжай к его бабке, не только хариусов, но и ленков с таймешатами в любое время за красенькую добудешь. Не стал на собрании говорить сегодня, не хотел спугнуть хапуг. Милости ради, Сергеич, пошли, кого надо, проверь. С места мне не сойти, если соврал. Здесь без власти одним мужикам ничего не сделать. Андрей Андреичу хотел говорить, да горяч он. Кинется, нашумит. А тут враз накрыть надо, проверочку учинить.

Старик только внешне казался спокойным.

— Что ж, Назар Спиридонович, спасибо. Вернусь в Бирюсинск, так не оставлю. Партийный контроль подключим, прокуратуру!

— Вот за это тебе все скажут спасибо! Давай-ка, стара, пельмешки, давай!

Дядя Назар налил по второй, для солидности кашлянул, перевел взгляд на гостя:

— И еще, Сергеич, я так думаю: браконьер браконьеру рознь. Скажем, увидел я или ты по весне человека с удочкой на Сарафановке — по шее ему — браконьер! А, человек и поймал-то пяток ельцов, пяток пескарей. Ныне ведь браконьер иной. Лед прошел, он тут как тут, он этого ельца одним саком по семь мешков за день нахапает. У него мотоцикл или машина. И сразу рыбу в столовую сбудет или спекулянту столкнет. Мы любителя с удочкой гоним, а это и на руку браконьеру. Он один на реке остается, никто ему не мешает…

— Постой, Назар Спиридонович, постой! Ты сам себе противоречишь. У нас, в центре города, на Бирюсе по сотне лодок каждый день со спиннингистами, и все ловят. А ты хочешь во время нереста им лов разрешить. Всю красную рыбу повыловят…

— Вот и не так. Я про малые речки, где елец, окунь, сорога. Весною и летом на удочку много ль ельца ты поймаешь, а от браконьера с сетями рыбу убережешь. Своими глазами видел, как рыбаки расправляются ныне с хапугами. При мне отобрали сети и топором порубили.

Виталий Сергеевич задумался. В доводах старого рыбака была логика. Но одно дело мыслить логически, другое — как оправдает жизнь подобные новшества. Здесь надо думать.

— И еще, Сергеич, есть дело. Мы часто кости друг другу перемываем, да зла не помним. А бывает похуже. Встретил я, значит, Соболина. Тридцать пять лет отбухал старик в охране природы. А тут не ко двору пришелся. Ушли его. И ушли-то как! Только успела рыба отнереститься в Бирюсинском водохранилище, а из него воду сбросили в Березовское. По графику, значит, сработали. Сразу и оголили все мелководье и пойменные места. Оно, икру нерестовых, тут же солнцем повыжгло. А что бы недельки две подождать. Малек бы проклюнулся из икры и вместе с водой с мелких мест скатился Соболин, стало быть, в крайисполком к Лылову. А тот на него: государственных интересов не понимаешь. У нас линия на электрификацию. Только прямо скажу, кроме вреда, ничего лыловская линия не дала. Сколько сотен центнеров рыбы загублено?! Вот браконьер так браконьер. Похлеще любого…

То, что услышал Виталий Сергеевич, действительно, выходило за рамки разумного. Подъем уровня Березовского водохранилища рассчитан на несколько лет. Надо же выбрать самый невыгодный момент для сброса воды. И Виталий Сергеевич мысленно обратился к Лылову. Тому три года назад следовало уйти на пенсию. Следовало, да жаль расстаться с постом второго зама. Здесь у него машина, почет, оклад… И только ума не хватает…

— Не браконьерство это, Назар Спиридонович, а преступление. За такие дела…

Виталий Сергеевич не договорил, но дядя Назар и так понял, что гость его возмущен до предела…

Она спешила на «голубой огонек» в ДК машиностроительного завода. Однажды уже там была. Ей очень понравилась непринужденная обстановка, внимание хозяев, их искренняя доброта. Спешила потому, что задержалась на репетиции и не любила опаздывать.

Организаторы огонька поджидали ее в вестибюле, провели в кабинет директора, позволили только снять плащ, оглядеть себя в зеркало, и сразу же в зал, где за столиками были те, кто пришел отдохнуть, послушать, потанцевать.

Как старую знакомую ее встретили аплодисментами. Средний столик у сцены, как и прежде, был отведен почетным гостям. И тут она растерялась даже. Навстречу поднялся Ершов. Руку ее слегка задержал в своей. И пока устроители огонька открывали вечер, пока поздравляли присутствующих, просили наполнить бокалы, пока наливал ей вино Ершов, она собиралась с мыслями, старалась прийти в себя.

— Ваше здоровье, — сказал ей Ершов.

— И ваше, — ответила улыбнувшись, смелее взглянув в глаза.

— А теперь слово нашему гостю, Виктору Николаевичу Ершову! — объявил ведущий.

В зале зааплодировали.

Ершов встал:

— Я прочитаю, друзья, небольшой рассказ.

Зал разом смолк.

— «Этот старый пройдоха Черт даже старился вместе со мной, — начал негромко Ершов. — Помню его чертенком, с крохотными рогами и веселым хвостом кобелька. Тогда и за ухом почесать он предпочитал не лапой, а задним копытцем. Это он надоумил меня снимать из-под пенки сливки соломинкой. Это из-за него выдрал ремнем отец, когда я стащил красношалых поповских голубей… Из-за него и ребята намяли бока, когда, уже парнем, повадился я к Марийке, с которой потом поженились и прожили сорок лет…

Старый плут заверяет, что лучшего друга мне и теперь не найти.

Странно, но его искушения вспоминаю всегда охотней, чем наставления Херувима — моего ангела-хранителя…»

Ершов скорее читал на память, чем с листа. Ксения Петровна улыбнулась, удобней устроилась в кресле. Все, что читала она до сих пор, было в другом ключе. А Ершов продолжал:

— «…Втроем мы сидим в погребке и мирно толкуем. Черт обычно садится с левой руки, ангел-хранитель с правой. Когда-то и Херувим был молод и звали его ангелком. Я старый житель Бирюсинска и помню, как правдами и неправдами мы с пацанами добывали по гривеннику, чтобы попасть в кино. Ничто не могло вызвать у нас такого восторга, как «Красные дьяволята». Потолок кинотеатра являл собой сплошную идиллию заоблачного рая. И мой Херувим не носил тогда белую мантию, имел крылышки голубка и сиял розовыми ягодицами, как те ангелки, какими художник расписал потолок… Но и тогда вместо вкусных холодных сливок и сочной малины с соседского огорода он предлагал мне невинность души и смирение…