Лев Кукуев - Море в ладонях

— Так, так, — отерев с лица мелкий пот, давится Херувим.

— И как же им там. Младенец и по земле ходить не обучен, бабка в самом бабьем соку, дед спину не разогнет. Как же они там живут? Выходит, один по-прежнему пеленки марает, бабка на молодых служителей бога посматривает, а дед из лыка лапти плетет?!

Черт в восторге, трясется от коликов в животе:

— Схлопотал! — кричит Херувиму.

Ставленник божий смущен, а я не унимаюсь:

— Не лучше ль парнем попасть было в рай? Зачем ждать, когда песок из тебя посыплется?

— Каждый должен свершить дела божии на земле.

— И тот, кто сбросил бомбу на Хиросиму? Отвечай!

— Господь всех неправедных покарает.

— Так что же твой ясновидец его в пеленках не удавил? Не лучше ль с чертом вприсядку, чем с богом в обнимку?!

Услышав такое, Черт к самому уху:

— Пиши о женщинах, о вине, о страшной измене и ревности. Пиши душещипательные романы… Читателей гарантирую.

— А что скажет Роткадер? — спрашиваю его и смеюсь про себя.

— Кто, кто?

Притворно вздыхаю и морщусь:

— Ты же оборотень, вот и читай с заду на перед.

— Редактор?! — спохватывается Черт.

— Он самый!

— Так он же твой друг!

— Тем более!

— Это не моя номенклатура, — вздыхает Черт. — Над ним старейший наш трудится.

— Получается? — спрашиваю ехидно.

— Надежд не теряет. В поте лица работает… Орешек крепкий достался.

— А меня, значит, за дурака считаете?! — почти кричу я. — Так язва вам в душу!

Взглянул налево, взглянул направо — ни Черта, ни Херувима.

Доедаю сосиски, киваю милой Агнессе, иду дописывать рассказ. Как-то примет меня редактор? Да, вроде, должен принять. Надеюсь, его не сразил лукавый…»

Ершов посмотрел в зал, улыбнулся. И тут же аплодисменты: долгие, громкие. Он сел, встал и снова сел.

— Бокалы! Бокалы прошу наполнить! — провозгласил ведущий.

В этот вечер и Ксения Петровна пела с каким-то особым душевным подъемом. Пела для всех, но мысли весь вечер были обращены к Ершову. Жаль, что им к концу огонька подали машину и развезли по домам. Она побродила бы по улицам города, помечтала.

Но еще не растаяли впечатления от огонька, как Ксения Петровна встретилась с Ершовым у книжного магазина. Какой-то чудак поставил «на попа» фанерный рекламный щит у самого выхода. Первый порыв ветра опрокинул рекламу на прохожих. Ершов успел защитить Ксению Петровну, но распорол торчащим гвоздем себе руку. Он вынул платок, приложил к ладони, и платок тут же взмок, покрылся красными пятнами.

— Пойдемте скорей, пойдемте! — торопила Ксения Петровна.

— Куда? — переходя за ней улицу, спросил он.

— Не стойте, пожалуйста, идемте!

Не успел он опомниться, как оказался в ее квартире. Ватным тампоном она вытерла кровь, обработала рану йодом, забинтовала.

— Ну вот, теперь за вас я спокойна! — судя по лицу, была счастлива. — Чашечку кофе?

И прежде чем он успел что-либо ответить, включила газ, достала сахар, домашнее печенье. Он видел, — она старалась не торопиться, сдержать волнение, но это плохо ей удавалось. Такое гостеприимство подкупит кого угодно.

Наполнив чашечки ароматным напитком, Ксения Петровна опустила кончики пальцев на кромку стола и взглядом сказала: пейте, теперь я вами довольна. Она явно была настроена угадать любое желание гостя. Казалась полной противоположностью тем медлительным, важным, влюбленным в себя актрисам, у которых бывал он раньше. Ершов тоже сказал ей одними глазами: спасибо, спасибо, вы — умница. Она медленно опустила ресницы, стала помешивать ложечкой сахар.

Поблагодарив и поднявшись из-за стола, он увидел на полке корешки своих книг. Взял одну, вторую, третью… Хотел подписать, а они подписаны. За два, три часа на книжных базарах приходилось давать десятки автографов. Бывало и так: покупают товарищу или подруге, знакомым и родственникам и тоже просят для них автограф. Разве запомнишь, кому и что писал?

Но тут подумал совсем о другом: дом, в котором находился, заселили недавно. В этом доме обещали квартиру и Варваре Семеновне. Но в квартиру ее вселили… Ершов смотрел на Ксению Петровну, и глаза его становились холодными.

— Что с вами? — спросила она испуганно.

— Из головы не выходит одна неприятная история.

И он рассказал, что узнал от старой стенографистки.

Светлое, теплое в груди Ксении Петровны сразу оборвалось. По венам хлынула ртутной тяжестью стужа. Похолодели руки и ноги. «Неужели это все обо мне?»

Несколько минут Ксения Петровна сидела в оцепенении, а когда Ершов ушел, бросилась на диван, разрыдалась.

Утром встала с больной головой, полукружья у глаз, настроение гадкое. В горжилотделе ей ничего не могли объяснить, а возможно, скрывали. Но ей без того было все понятно. И она решила уехать немедля в Солнечногорск. Уехать нетрудно. Трудно сделаться вновь человеком, завоевать доверие.

Варвару Семеновну удалось ей найти без труда.

— Вы немедленно переселитесь в свою квартиру! — сказала твердо Ксения Петровна.

Ее не поняли, ей не поверили.

— Да поймите же, ради бога, это вопрос моей жизни и чести! Поймите — так надо!..

Варвару Семеновну Ершов шел навестить по старому адресу. На всякий случай он прихватил с сотню страниц, которые до сих пор оставались неперепечатанными. Но ему назвали ее новый адрес. Никогда подобная трата времени не радовала его так, как на этот раз. А еще через несколько дней довелось побывать в Солнечногорске. Ксению Петровну он отыскал в театре:

— Сегодня я приглашаю на чашку кофе…

Она не противилась, не спрашивала, куда он ведет. На улицах не по-осеннему было много солнца, и люди какие-то все нарядные, добрые, милые. Если б смогла — она обняла бы весь мир…

Осень в Прибайнурье особая, с резкими перепадами то ясных, то сумеречных дней. Сегодня необычная тишина. В низинах и на лугах еще душно. А завтра небо затянет мороком. Из многочисленных отрогов, со стороны хребтов, подует пронизывающим холодом, сразу захочется к печке, к костру, и на душе станет грустно, тоскливо.

Вот и вчера были солнце и синее небо. Казалось, до осени, как до звезд, до зимы — еще дальше… Проснувшись сегодня, люди так же увидели синее небо и солнце… Но, обратив взгляд к вершинам байнурских хребтов, восхищенно и долго жмурились, прикрывали глаза козырьком ладони. На гольцах лежал снег бело-палевый, голубой, просто белый.

Так зима в одну ночь отвоевала себе плацдарм, захватила вокруг озера-моря господствующие высоты. Теперь со дня на день жди лиха. Закружат метели, ударят морозы… И только к новому году, а то и после него, позволит Байнур сковать себя льдом. Позволить — позволит. Но и оставит пропарины — огромные коварные полыньи, чтобы иногда, очнувшись от спячки, взглянуть на сизое небо и снова уснуть. Зябко покажется — вздрогнет. И тогда, как из пушки, ударит грохот в отроги и скалы. Обнажится трещина на десятки километров, хлынув в нее, забурлит вода.