Лев Кукуев - Море в ладонях

Не упоминая имени Тани, не сказав ни слова о том, как Миша с девчатами ходил агитировать «работяг», Юрка все же заявил Дмитрию Александровичу:

— А что, товарищ парторг, на молодежь надежду совсем потеряли? Зачем эту шваль на стройку приняли?

— Это не шваль, Юра, это люди!

— Знаем мы их. Одно не пойму — зачем имя наше позорить? Тогда и на арке надо написать: не молодежная стройка, а исправительная трудовая колония.

— Ты думаешь, о чем говоришь?

— Не один так думаю. Мало людей — почему молодежь не призвать? Нужно — в палатках перезимуют, землю ломами будут долбить, сваи ставить, бетон месить… Не побоятся.

Ответить Юрке, действительно, было трудно, и Юрка не первый обратился с таким вопросом. Парни и девушки с разных концов страны без вызова едут в Еловск. Для них это дело кровное, нужное. Как и что получилось, надо выяснить у Головлева.

Головлев ничего не скрывал, рассказал, как было.

Ну что ж, он, Коренев, уезжает на семинар в Бирюсинск, подготовил докладную записку руководства стройки и парткома в крайком, с Ушаковым в любом случае должен встретиться, там и поговорит обо всем.

Ушаков был мрачен, расстроен недавней историей с Ксенией Петровной. По возвращении из командировки он позвонил ей раз, позвонил два — никто не ответил. Варваре Семеновне телефон был не нужен, и его отключили. Увидев в окнах знакомой квартиры свет, выбрав удобный момент, он быстро поднялся на нужный этаж и подал два длинных, один короткий звонок. Ему открыли, и он так растерялся, что чуть не выдал себя с головой. Своей бывшем стенографистке он вынужден был солгать, что ищет Виктора Николаевича — своего давнего друга и, очевидно, ошибся квартирой. Шагая мрачно домой, он не сразу вспомнил, кто такой Виктор Николаевич, а когда вспомнил, то обругал себя трижды тяжелым словом.

Только дома Виталий Сергеевич несколько успокоился. Что же произошло во время его отсутствия? Где Ксения Петровна и почему в ее квартире человек, который должен переехать туда не раньше чем летом? Было мгновение, когда он подумал, что и его роль обнажилась во всем этом деле… Но он не привык чувствовать себя виноватым среди людей его окружающих, не привык утруждать себя подобными мыслями. Мало ли что сумасбродной певичке придет в голову. Все эти творческие звезды способны на любые чудачества. Предложили место в каком-нибудь шумном театре поближе к Москве, и махнула туда без оглядки. Квартиру ее передали тому, кому ранее обещали. Во всяком случае, вся эта история его не касается. В свое время к нему обратились, и он подсказал тому же Замялову, что надо помочь. А если дурак переусердствовал — вина дурака. Не станет и Помяловская афишировать свои связи с ним, гордость ей не позволит…

— Садись, — сказал Ушаков Кореневу, — садись. Снова приехал просить что-нибудь?

— А разве уже просил? — опускаясь в кресло, уточнил Коренев.

— Не просил, так будешь, — уверенно заявил Виталий Сергеевич.

— Я привез докладную на ваше имя. Нам, действительно, нужна помощь крайкома.

— Покажи, покажи, — Ушаков взвесил пачку страниц. — Да тут целый том.

— Я не тороплю, Виталий Сергеевич. Дело наше в пять минут не решить.

— На бюро хочешь поставить?

— Лучше бы на бюро.

— И все?

— Не все. Хотел поговорить о бывших заключенных.

— Ну, ну, — насупился Ушаков.

— Гложет меня сомнение. Не зря ли их нам дали?

Ушаков вздохнул, как человек, уставший от непродуманных поступков окружающих его людей. Он выпрямился, положил руки на стол, стиснул пальцы в замок.

— В свое время я объяснял Головлеву, что к чему. Он не делился с тобой? Или мне говорит одно, а тебе другое? Вот уж не думал, что подошлет тебя, а ты клюнешь на эту удочку.

— У меня с Головлевым хорошие деловые отношения. И пришел я в крайком, чтобы говорить честно и откровенно о том, что сам думаю. Речь идет не столько о сотне людей, присланных к нам, сколько о тысячах тех, кто закладывал стройку. Которых мы в какой-то мере обкрадываем.

Ушаков смотрел широко открытыми глазами со смешанным удивлением и возмущением.

— Как обкрадываем, кого?

— Комсомольцы приехали строить свое детище, и они вправе требовать от нас полного доверия. Они хотят, чтобы все было сделано их руками.

— Так, — сказал Ушаков, — так. — Он постучал пальцами по столу. — Читал оперативную сводку происшествий. Тебя, оказывается, вместе с машиной чуть не спихнули в Байнур? Этого испугался?! Или боишься с людьми работать?

— Пуганый я, — ответил зло Коренев.

— Нет, ты боишься!

Надо бы встать и уйти. Но Коренев не имел на то права. Он должен решить не личный вопрос.

— Виталий Сергеевич, поймите меня правильно. Сейчас на стройке не та обстановка, когда можно Еловск насыщать тунеядцами, проходимцами, аферистами. У нас масса трудностей без того. Каждый день хорошие парни к нам приезжают и уезжают от нас. Мы убиваем в них светлое чувство. На одних патриотических лозунгах далеко не уйти. Вы можете ставить вопрос обо мне, о моей близорукости. Но не о себе я думаю. Нужно — пошлите в колонию, куда угодно. А ребят-комсомольцев — должны понять.

Ушаков резко встал, прошелся по кабинету, не доходя до Коренева, остановился.

— Эх, Дмитрий Александрович, Дмитрий Александрович! Мы же старые коммунисты. Не то ты предлагаешь. Хочешь отгородить людей от большой жизни? И тебя совесть не будет мучить за тех, кого снова толкнешь в тайгу — на Соловки?

— Будет! — согласился Коренев.

— Сам себе противоречишь?

— Да!

— В нашем крае десять молодежных строек — и если везде скажут так, как говоришь ты?

— Но у нас в десять раз больше немолодежных.

Ушаков вновь пересек кабинет и остановился в дальнем углу:

— Согласен! Я допустил ошибку в одном, но ты допускаешь в другом. Где, как не на молодежной стройке воспитывать нового человека? И что представляет из себя группа в сто человек, если у тебя тысячи честных и чистых людей?..

Ушаков не приказывал, он советовался и был обеспокоен. Это делало Коренева покладистей, заставляло снова все взвесить, продумать. По-своему, Ушаков тоже был прав. К тому же сам Коренев еще на пути в Бирюсинск думал, что зря Головлев выделил в особую группу вновь прибывших, разместил в заброшенном на отшибе бараке, создал им «малину». Надо было сразу же разбросать всех по участкам стройки, отобрать специалистов, обеспечить работой по душе. Пусть окунутся в массу, и масса их перетрет, приучит к себе, заставит уважать существующие порядки…

Спустя час, отсюда же, из крайкома, Коренев позвонил Головлеву. И через день «работяг» распределили по строительным бригадам. Послали куда одного, куда двух, куда трех. Разместили и по общежитиям. Так перестала существовать «малина».