Галимджан Ибрагимов - Дочь степи. Глубокие корни

В момент прихода мужа Мариам-бикя накрывала на стол. Радостно возбужденное лицо мужа ее удивило, так как давно уже она потеряла надежду услышать что-нибудь приятное. Жизнь при советской власти казалась ей карой, ниспосланной богом за людские грехи. Она часто стремилась уйти от действительности в воспоминания о прежних днях, в мечты о том, как зажила бы она, если бы вернулось старое время.

Подав на стол фарфоровую миску с ароматным супом, Мариам-бикя пригласила мужа обедать.

Валий-бай тщательно умылся, утерся белоснежным полотенцем и с молитвой сел за стол.

— Я, жена, дал обещание, — благословясь начал он.

— Какое обещание? — спросила жена, подвигая к мужу тарелку катыка.

Прихлебывая суп, Валий-бай рассказал о случившемся. Голос его звучал радостно, но Мариам-бикя отнеслась к новости недоверчиво.

— Неладное затеял ты, отец. Нынче мужики с ума посходили, проходу тебе не дадут. Добровольно голову в петлю не суй. Не поедем мы туда.

Валий-бай протянул жене пустую тарелку и сказал:

— Тебе и ехать незачем: ведь Мустафе учиться надо, и квартиру в городе терять не стоит. Ты здесь останешься.

— Нет, нет! Лучше не говори… И ты не поедешь, и я не поеду! Слава богу, нужды в этом нет. Если умело жить, на наш век хватит. Кое-что подработаешь.

Валий-бай отер салфеткой жирные губы, откинулся на спинку стула и спросил:

— Второе есть?

— Есть.

На столе появилось блюдо с пловом.

— Ладно. Мы проедим что имеем и умрем. А сыну что останется? — снова заговорил Валий-бай.

— И ему хватит. Мы не будем ждать, когда жареный гусь сам на стол прилетит. При случае кое-какой торговлей займемся.

— Будто до сих пор не пробовали? — с горечью перебил ее Валий-бай. — Открыл кожевенный завод, полтора года проработал там, ухлопал шесть тысяч. А что вышло? Попробовал втесаться в Совнархоз, не успел встать на ноги — конкуренты свалили. Золото, говоришь, бриллианты? Нет, жена, не те времена. Чего только у нас не было! Все пролетело. Имела наша фирма в четырех городах четыре магазина? Имела! Имели мы три каменных двухэтажных дома? Имели! Был для нас неограниченный кредит в банках? Был! Было время, когда бумажка с моей подписью пользовалась бо́льшим доверием, чем николаевская кредитка? Было! А теперь куда все это сгинуло? В одном доме детсад, в другом — техникум, в третьем — диспансер. Не так ли? А где магазины? Не хозяйничает ли в них «Татлес», «Татмашина», «Таткнига?» Вот она, жизнь!

Валий-бай умолк. На глазах Мариам-бикя сверкнули слезы.

Только отведав сладкий компот, поданный на десерт, прервал Валий-бай воцарившееся молчание:

— Так-то вот, старуха! Ты говоришь: «Если умело жить, на наш век хватит». Кто его знает… Вперед загадывать нельзя. Неизвестно, что нас ожидает…

Валий хотел заговорить о другом, но в голове теснились воспоминания о минувшем и не уходили. Воцарилось молчание.

Мариам-бикя убрала обеденную посуду, переменила скатерть, подала чайные приборы, поставила на стол мед, печенье и стала разливать чай.

— Сколько земель было! Сколько леса! — задумчиво заговорил Валий. — А теперь что осталось? Помнишь, тогда еще и большевиков не было, вдруг, нагрянули мужики, захватили землю. Да ведь кто? Мусульмане, братья по вере! Я ли не строил для них мечетей, не приглашал мулл? Слышал я когда-то, что дело не в вере, а в имущественном положении. Верно, оказывается… Хотя… не все ли равно. Не взяли бы крестьяне, взяли бы большевики. Теперь распоряжался бы ими «Татсовхозтрест». Сильно изменилась жизнь, и нельзя не считаться с этим.

Одним глотком выпил Валий остывший чай и снова заговорил обиженным тоном:

— Дожили до того, что дети на улице стали дразнить. Иду это я с базара, а целая куча ребят кричит: «Вон дедушка-контр идет! Дедушка-контр идет!» Рассердился я, повернулся к ним, хотел обругать, да не успел. Один из них схватил камень, швырнул в меня. Все с хохотом разбежались. Вот она, жизнь!

— Мало ли хулиганов… Напрасно расстраиваешься. Не вечно же так будет, и для нас выглянет солнышко. Вон вчера жена Садрийбая рассказывала, что англичане снова зашевелились и прогнали всех коммунистов, а тех, кто остался, уничтожили до последнего.

— Эх, старуха, старуха! — отозвался Валий, вытирая платком влажный лоб. — Что могут сделать одни англичане? Ведь против Советов шли и японцы, и французы, и поляки, и американцы, да только ничего не вышло. Дьявольская сила есть у большевиков. Ты говоришь — все переменится. Дай бог! А если нет? Если Советы укрепятся? Если мы проедим что имеем? Тогда как? Милостыню просить будем? Теперь дети «дедушкой-контром» величают, а тогда «нищим-контром» дразнить станут.

Мариам-бикя ежечасно, ежеминутно думала о прошлом, мечтала о возврате потерянных земель, угодий, магазинов, часто бредила этим ночами. Безнадежность мужа ей не понравилась. Тоном упрека она сказала.

— Да нет же! Ты слишком мрачно смотришь на жизнь. Бог даст, все изменится к лучшему.

— Эх! Сколько лет пытаются изменить! Думают над этим не такие, как мы с тобой, а люди умные, ученые. Разве не говорили: «Не горюйте, что отняли богатство. Это временно. Самое большее через три дня все будет по-старому»? Потом сказали, что нужно обождать три месяца. Мы ждали. Ждали три дня, три недели, три месяца. Прошло три года и еще три года. Скоро пройдет еще три года. Кто знает, сколько еще ждать. Обожжешься горячим молоком — на холодную воду дуешь. Лучше синица в руки, чем журавль в небе. Пусть запасы лежат. Они есть-пить не просят, всегда пригодятся. А случится что, будет возможность нанять лучших адвокатов. Не помогут они, так золотой ключ и поважнее двери откроет. Помнишь, пришла необходимость, тряхнул мошной, шестьдесят тысяч выложил, а добрался до самого Распутина, исхлопотал помилование… А ведь каторга грозила. Деньги и теперь силу имеют: одного угостишь, другому в карты проиграешь, жене третьего подарок к именинам сделаешь…

Нескоро закончили Валий и Мариам-бикя задушевную беседу, в которой тесно переплелись недовольство сегодняшним днем, тоска о минувшем и надежды на возврат былого.

Потом крепко заперев двери, пересчитали запасы, пересмотрели ценности.

— Сама знаешь, — сказал под конец Валий-бай жене, — на будущий год Мустафе надо в университет поступать. Если я не устроюсь на службу, его будут называть сыном спекулянта и не примут, а если примут с натяжкой, будут при каждой чистке привязываться.

Мариам-бикя и сама понимала, что иного выхода нет, и в душе согласилась с необходимостью отъезда мужа в совхоз. Но беспокойство не покидало ее.

— Если бы в городе жить, а то ведь в деревне, среди мужиков. Ведь они грубые, неотесанные, а теперь к тому же волю чувствуют, — сделала она последнюю попытку возразить Валий-баю.