Феликс Овчаренко - Море штормит

Полуэктов весь напрягся, словно изготовился к драке. У него побледнело лицо. На миг он задержал взгляд на якоре над могилой Нарожного и только тогда подал голос:

— Фотографию видел? Что ж, превосходно! Главного только не знаешь. И не узнать бы тебе никогда, если бы… Да что там, гляди… — Резким движением он протянул вперед руку. На ладони у него лежали часы на широком потертом ремешке из желтой кожи. В циферблат их был вмонтирован маленький компас. В его овале, мелко вздрагивая, металась намагниченная стрелка.

Щелкнула крышка. На матовом серебряном диске Сергей увидел искусно выгравированную надпись. Она была на испанском…

У Сергея перехватило дыхание. Несомненно, это были те самые часы, с которыми ушел когда-то на фронт его названый брат, черноморец Алеша Горский.

— А что здесь написано? — недоуменно спросил Семен.

— Мы уже перевели, — ответил Борис. — «Дорогому товарищу Орландо от Августино Перейро. Мы еще встретимся на Кубе. Они не пройдут! Мадрид, 1937».

— Мадрид? — угрожающе двинулся на Полуэктова Семен. — Где взял, говори?

— Полегче! Мне их из дому прислали. Дяде Саше эти часы друг подарил. Когда умирал, сам ему на руку надел. Мать дядю Сашу в госпитале навещала, вот он ей и рассказал, за несколько дней до смерти. С войны они у нас в семье хранились. О надписи только не знали…

— Хлопцы! — Серые глаза Сергея полыхнули голубым огнем. — Все ж ясно теперь! — Он положил рядом с часами закладку с загадочными сокращениями «Пам. сат. О. и А. Р.» — Знаете, как надпись на подрамнике читать?

— Ну-ну, — подбодрил Борис.

— Первое слово — по-русски, а второе и инициалы, как ту «Гавану» на крышке, — по-испански! И выйдет тогда: «Памяти камарадо Орландо…

— …и Августино Перейро», — закончил Юрий Полуэктов.

— Верно! А это значит, что портрет написал все-таки Алеша Горский! — Сергей хлопнул Юрия по плечу. — Такое посвящение продиктовать или подсказать мог только он. Надпись же эту Александр Самоцветов сделал скорее всего уже после гибели друга. Вспомнил его слова и, глядя на крышку часов, нацарапал их острием кинжала. Орландо — так звали отца Алеши, когда тот в Испании воевал. А кубинец Августино, — боец интернациональной бригады. Он был ему другом, готовил к вылетам его истребитель…

— Послушай, — в голосе Семена прозвучало сомнение, — а почему же Анна Георгиевна не догадалась, что это сын ее картину нарисовал?

— Я, хлопцы, думаю так… — тихо сказал Сергей, потирая над бровью розоватое пятно, оставшееся от ожога. — Доведись Алеше вернуться с войны, он бы тоже ни в жизнь не поверил, что «Потомка Прометея» написала его мать. Я ж видел, как она раньше малевала. Разве сравнишь! — И в раздумье проговорил, возвращая Юрию часы: — Сдается мне, настоящие люди — это те, что в отличие от таких, как мы, могут, если надо, превзойти даже самих себя. Да так, что потом вокруг разводят руками: гляди ты, ну кто бы подумал… Подвиг, хлопцы, всегда удивляет. По правде сказать, до сих пор не представляю, как это Матросов взял вот так и грудью на пулемет…

Сергей подошел к могиле Нарожного, тронул рукою якорь. Нагретый солнцем металл еще хранил дневное тепло. А внизу в синей предсумеречной дымке несмело, по одному уже затеплились первые вечерние огни. Вспыхнула волнистая цепочка на эстакаде, искристо замигали звездочки на бессонных башенных кранах. Корпуса комбината казались теперь огромным океанским кораблем, плывущим сквозь горы на свет далекого, невидимого отсюда маяка.

— А Томка Снегова, слыхали новость, в крановщицы пошла, — глуховато вымолвил вдруг Борис. — Сразу же после пожара. Хочу, говорит, как вы. Поближе к небу.

Сергей почувствовал, как кто-то неуверенно коснулся его руки. Не поворачиваясь, догадался: Полуэктов.

— Часы, — прошептал тот, — я тут думал… Возьми их себе… Так будет вернее… — Помолчал и уже другим голосом добавил: — А за Томку, за Снегову, мы с тобой еще повоюем.

— Что ж, повоюем. И не только за Томку.

Все, о чем рассказано здесь, случилось сравнительно давно. Сейчас эту историю в подробностях помнят лишь те, кто когда-то начинал стройку у подножия Карганач-горы.

Многое переменилось с тех пор. Дробя железняк, вовсю грохочет, выталкивает из-под земли тяжелогруженые составы богатырь-комбинат. Давно уже нанесен на карту и стал районным центром комсомольский город Железногорск. Все дальше отступает перед новыми домами тайга. Шумит за четвертой просекой молодой зеленый подлесок.

Не один адрес сменила за это время «морская бригада» Бойко. Колесит сейчас по Сибири. Сделались парни завзятыми гидростроителями. Нет теперь среди них лишь Толи Юсупова. В заполярном городе Мурманске он ремонтирует на верфях могучие ледоколы, остальные по-прежнему вместе. Держатся одним экипажем.

Зина Осадчая надолго рассталась с редакцией. Ее позвала дорога. Зина продолжает начатый Нарожным поиск. Она в непрерывных разъездах по стране. Встречаясь, беседуя с десятками и сотнями людей, окунаясь в тишину знаменитых и безвестных музеев, часами напролет копаясь в пыльных завалах архивов, по зернам-крупицам собирает она скупые сведения о героях Петровского десанта.

Зине помогают не только друзья по редакции. Вместе с ней в следопытском походе и ребята-монтажники из бригады Сергея Бойко. Участие в поиске они считают своим священным долгом. Ведь их бригада носит теперь гордое имя Петровского десанта. Еще в Железногорске приказом по стройке в ее состав навечно зачислены матрос-черноморец Алексей Горский и гвардии лейтенант Григорий Нарожный. Каждый день на них выписывают наряд. Каждый день есть и их две нормы. И неизменно, из месяца в месяц, отчисляют монтажники свои рабочие рубли в фонд поиска неизвестных героев. Без поддержки друзей Зине пришлось бы гораздо труднее. И дело тут, понятно, не в рублях…

На этом, собственно, я и собирался закончить повесть. Но в самый последний момент в одном из старых номеров «Интернациональной литературы» мне попалось описание боев на испанской реке Эбро. И вот что я узнал из небольшой, набранной мелким шрифтом заметки.

Оказывается, бойцы одиннадцатой интернациональной бригады, в составе которой сражались батальоны «Эрнст Тельман» и «Ганс Баймлер», в трудную минуту поступили точно так же, как и моряки-черноморцы на Буге. Раздобыв у рыбаков челны, темной, беззвездной ночью они высадили на крутой пустынный берег десант. Фалангисты и марокканские стрелки были уверены в своих силах. Они не ждали внезапной атаки. Отчаянный маневр принес республиканцам успех. Те, кто первым ступил на берег, сознательно пошли на верную смерть, чтобы проложить товарищам дорогу к победе.

Взволновало меня не только совпадение боевых ситуаций. В каждом новом подвиге, подумалось мне, частичка того героизма, который был проявлен вчера независимо от того, где полыхала битва. Кто знает, быть может, тут действует какой-то еще не открытый нами закон. Закон незримой эстафеты, цепной реакции, по которому энергия горения сильных и смелых сердец никогда не исчезает бесследно. И еще я подумал в тот вечер: определенно, все подвиги сплетены корнями, взаимосвязаны между собой. Даже тот неожиданный бой, который вела на четвертой просеке бригада Сергея Бойко, был выигран еще тогда, на бурном Эбро, на вспененном Буге. И так же не усомнюсь: отвага и одержимость железногорцев тоже теперь помогут кому-то в нелегком и яростном пути.