Феликс Овчаренко - Море штормит

— Не надо, мама… Не надо… — смущенно басил Николай Максимович, почему-то оглядываясь по сторонам.

Цветы он с улыбкой отдал Наташе, шутливо назвав ее «курносым созданием».

Александра Григорьевна концам выгоревшей шали утирала непослушные слезы, хотя Николай Максимович сразу же заботливо вложил ей в руку шелковый в клетку платок. Она не могла говорить, а только почти беззвучно шептала:

— Сынок… дождалась…

Наташа переминалась с ноги на ногу. Ей было очень неловко. Но, видно, и Николай Максимович растерялся. Он смотрел куда-то вдоль поезда и с трудом выдавливал из себя слова:

— Лет семь, считай, не виделись. Все на стройках… Но о тебе не забыл. И вообще… плакать не стоит… Лучше расскажи, как живешь-скучаешь. Времени, видишь ли, в обрез. Меня в Москву вызвали… А я тут еще по пути в Свердловске день потерял. В совнархозе… Я, понимаешь, проездом…

Александра Григорьевна медленно опустила руки и, глядя себе под ноги, устало, но почти спокойно спросила:

— Выходит, не погостишь?

Наташе еще никогда не приходилось видеть такого сурового, пугающего спокойствия. Она смотрела на Александру Григорьевну, на ее плотно сжатые губы и чувствовала, что сейчас расплачется, как первоклассница, если Николай Максимович скажет: «Нет». Но он в эту минуту вдруг улыбнулся и решительно махнул рукой:

— Ладно! На день задержусь. Небось в министерстве не съедят. Веселее гляди, родная! — И, уже обращаясь к кому-то в вагоне, громко прокричал: — Иван Ильич, старина! Дай-ка мне мой чемоданчик. Поосторожней! До Москвы будете играть без меня. Остаюсь!

— Да здесь, я вижу, без перемен! — шумно восхищался Николай Максимович, в каждом углу обнаруживая знакомые с детства предметы. — Вот и лампа там же стоит, и книги на месте. Прямо скажу, не квартира, а дом-музей моего имени. Только мемориальной доски не хватает!

От его могучего смеха, казалось, в окнах дребезжали стекла.

Николай Максимович уже без пиджака ходил по комнате и весело поглядывал на Александру Григорьевну. А она, помолодевшая от счастья, суетилась у буфета, гремела тарелками, доставала из шкафа давно припасенную для такого случая банку клубничного варенья.

Наташа хотела незаметно улизнуть, но Николай Максимович именно в этот момент пожелал поподробнее узнать, кто она такая.

Поймав ее уже на пороге за руку, он заставил Наташу представиться.

— Так вон ты кто! — поразился Николай Максимович и тут же не то шутливо, не то серьезно приказал: — Свистай наверх папу с мамой. Живо!

В комнате сразу же стало тесно. Не хватило табуреток, и Наташу два раза посылали за стульями. Когда она вернулась во второй раз, мама уже не поправляла воротничок своего нового платья, а вместе с папой, который наконец перестал повторять, что он «прямо из диспетчерской», расспрашивала Николая Максимовича о Сибири.

— Коленька, а чем же ты будешь бутылку открывать? — неожиданно спросила Александра Григорьевна и почему-то загадочно улыбнулась.

Николай Максимович старательно наморщил лоб и по-детски оттопырил нижнюю губу. Видно было, что он силился что-то вспомнить.

— Постой, постой… — нараспев начал он и вдруг безудержно расхохотался. — Ах ты, лукавая! Все, говоришь, на месте? Сейчас найду.

Николай Максимович потянул на себя средний ящик буфета и, немного порывшись, извлек оттуда какое-то хитрое приспособление, напоминающее штопор.

— Мой первый вклад в науку. Механизация жизненно важного процесса! — почти ликуя, пояснил он. И Наташа невольно засмеялась вместе со всеми. Про себя она уже давно решила, что Николай Максимович ей нравится — такой простой, веселый. Только уж очень шумит. Наверное, привык распоряжаться…

А он, словно для того чтобы окончательно завоевать Наташину симпатию, высоко поднял полный бокал и торжественно произнес:

— Первый тост — за маму… Она одна, без отца, воспитала меня, вывела, как говорится, в люди… Я ей многим обязан. И никогда ее не забуду. Вот так.

Александра Григорьевна чуть-чуть не расплескала вино. Она просветлела и улыбнулась какой-то новой, доброй и ласковой улыбкой. Наташа слышала, как папа вполголоса сказал: «Счастливая Александра Григорьевна», и видела, как мама кивнула ему в ответ.

А Николай Максимович звонко, по-русски поцеловал мать в губы и тут же достал из чемодана что-то большое, завернутое в плотную бумагу.

— Это тебе от меня. — Он кашлянул и тихо добавил: — Из самой Сибири привез, на курьерском…

Зашуршала бумага, и все увидели, что это массивные старинные часы. Наташа залюбовалась дорогим подарком. Позолота, замысловатые завитушки на стрелках, какие-то ангелы, склонившиеся к циферблату, тонкие римские цифры… Раньше такие часы она видела только в музее, нет, еще в каком-то заграничном кинофильме — там они стояли на камине.

— Спасибо, сынок… — вымолвила, сильно волнуясь, Александра Григорьевна и опустила глаза.

— Учти, скоро будет бой, начнет куковать кукушка, — сообщил Николай Максимович и добавил: — Уникальная вещь. Почти куранты. Будет обо мне память.

Александра Григорьевна все еще не оправилась от смущения. Николай Максимович молча комкал неприятно шелестевшую бумагу. Наташин папа поправил очки и скромно заметил:

— Кстати сказать, память у вас великолепная. Можно позавидовать. Ведь столько лет прошло.

— Как вы сказали? — насторожился Николай Максимович.

— Да я о подарке. Мы ведь тоже знаем, что вы еще школьником пообещали матери купить часы. Она нам рассказывала. Вы уж не скромничайте.

— Н-ну да… А как же! — Николай Максимович ослабил галстук и заговорил громче и быстрее: — Помню, помню. Самые большие, говорил, куплю. Кажется, даже с кукушкой обещал. Так, что ли?

— Да, да… с кукушкой, — еле слышно отозвалась Александра Григорьевна и как-то виновато улыбнулась.

— Вот видите! — торжествующе пробасил Николай Максимович. — Все как в газете: «Дал обязательство — выполни». — Он подмигнул Наташе: — А ну, курносая, давай займемся установкой оборудования! — И в комнате снова раздался его оглушительный смех.

Все молча слушали Николая Максимовича. А голос его гудел уверенно, бодро:

— Зеркало — на стол, ларец — тоже куда-нибудь подальше. — С этими словами Николай Максимович подал Наташе хорошо знакомую ей лакированную шкатулку. — А механизм с кукушкой — сюда. На прочном фундаменте будет стоять. — И он постучал толстым пальцем по комоду.

— А теперь полагается еще по одной. — Николай Максимович потянулся к бутылке. — За новую встречу.

На другой день Николай Максимович уехал не вечером, как собирался, а в полдень. Он утром что-то вспомнил, прищелкивая языком, торопливо стал укладывать в чемодан разбросанные по комнате вещи. Вскоре Александра Григорьевна с сыном и Наташей поехали на вокзал.