Феликс Овчаренко - Море штормит

— Нет, ничего. Все в порядке.

«А глаза отчего прячешь?!» — чуть было не рубанул сплеча Вершинин. Необычайно остро ощутил он вдруг все свое бессилие перед замкнутостью человека, который так упрямо не желает открывать ему боль привыкшего к молчанию сердца. Но сдержался. И только, когда уже подошли к дому Орлова, нерешительно напомнил:

— Ты, Степаныч, все-таки подумай… — Он не договорил.

Орлов ничего не ответил и торопливо попрощался.

Вершинин с минуту постоял у крыльца. Услышал, как хлопнула на втором этаже дверь, махнул с досады рукой и повернул снова к заводу. Дома его не ждали. По телефону он предупредил, что задержится до вечера: вместе с главным энергетиком решили посидеть над схемой капризного генератора. Всю дорогу у Вершинина не выходил из головы расстроивший его разговор с Орловым. От него остался тяжелый, не дающий покоя осадок. Шел и зло ругал себя: «Эх ты, психолог! В генераторах-то разбираешься, а вот к человеку дорогу найти не можешь. Опять осечка…» А другой, раздраженный голос перебил: «Да и он тоже хорош. Верно говорят в цехе: булатный характер. Попробуй-ка подступись к такому, если сам он Орлов да еще Кочкин какой-то у него на уме. В Донбасс, что ли, ехать выяснять, что это за личность? Впрочем…»

Вершинин замедлил шаг. Нервным движением сорвал на ходу несколько сухих, хрустящих листьев шиповника. В ладонь впились мелкие, невидимые колючки. Он остановился. Сощурил в раздумье глаза, глянул в сторону дома, у которого только что попрощался с Орловым, затем спохватился и, расстегнув плащ, чуть ли не бегом кинулся к заводоуправлению.

Два года назад у Орлова умерла жена, и теперь в просторной комнате, обитой серебристыми обоями, он жил один. Отказавшись от услуг соседок, сам себе готовил на плитке ужин и по утрам кипятил чай. Почти каждый вечер к нему заходил кто-нибудь из знакомых. Орлов, несмотря на суровую, таежную внешность, был радушным хозяином, а умение разбираться в хитрой науке о людских характерах делало его просто незаменимым собеседником для тех, кто не мог долго держать при себе переживаний, горестей, сомнений. Многие шли к нему в минуту радости или беды. Для каждого умел он приберечь хорошее, нужное слово. Но вряд ли кто знал, что этот душевный, сильный человек, оставшись один, долго ходит по комнате, заложив за спину натруженные за день руки, и думает, думает… А потом сядет у окна, закурит трубку и до поздней ночи слушает, как радиоприемник сквозь легкий треск и завывание доносит музыку и голоса из самых дальних городов. Это успокаивает. Отгоняет мысли об одиночестве.

Вот уже неделя как в комнате Орлова по вечерам свет не гаснет дольше обычного, а соседка по квартире — розовощекая и звонкоголосая заводская телефонистка Таня Юрасова каждый день слышит теперь один и тот же вопрос:

— Мне письмеца не приносили?

И сейчас, придя с работы, он непременно бы побеспокоил ее, но она уже ушла. Очевидно, в ночную смену.

Орлов вошел в комнату. Пошарив рукой по стене, зажег свет. Повернулся к вешалке и вдруг увидел на полу подсунутый под дверь голубой конверт. Письмо! Наконец-то… Сразу же защемило в груди, будто кто-то провел там шершавой, загрубевшей ладонью.

Брошен на стол футляр от очков. Кое-как протерев запотевшие стекла, от волнения чуть ли не по складам читает Орлов расплывшиеся вдруг перед глазами короткие строчки обратного адреса: «УССР, г. Амвросиевка, Цемзавод, молодежное общежитие, Кочкину А.»

…Саша Кочкин был любимцем отряда. Сероглазый двенадцатилетний мальчишка, стойко переносивший наравне со взрослыми все тяготы беспокойной лесной жизни, покорил даже самых угрюмых партизан. Да и какое сердце могло остаться холодным, когда все в отряде знали, что нет у парнишки ни отца, ни матери. Их расстреляли ворвавшиеся в село немецкие мотоциклисты. Избитый, весь в крови, Сашка убежал в лес, где с малолетства знал каждую тропку. На рассвете, когда по мшистым полянам стелился густой и тяжелый туман, его нашли партизаны. Сашку на руках принес в отряд разведчик с плечами молотобойца. Это был Дмитрий Орлов — рабочий с Урала, сержант пехоты, попавший в окружение и бежавший из фашистского плена, чтобы стать народным мстителем в белорусских лесах.

Сашку, не сговариваясь, все называли сынком. «Сынок», — говорил ему и Орлов, а сам вспоминал небольшой украинский городок, куда он в памятном июне вместе с семьею приехал в отпуск и где после первых же разрывов бомб стал добровольцем. Тот самый тихий городок, в котором маленький слепой кусочек металла оборвал жизнь его неугомонной золотоволосой дочурки. Может быть, поэтому в голосе Орлова Сашка и уловил ту необыкновенную, неподдельную задушевность, которая всегда сближает людей, делает их друзьями.

Они стали неразлучными — повидавший виды лучший разведчик отряда и искроглазый мальчишка, совсем уже не по-детски смотревший на войну.

— Сынок-то тебе вроде как орленок! — шутили партизаны.

Орлов в такие минуты незаметно подмигивал Сашке, а тот от смущения еще ниже опускал русую голову, чтобы никто не видел, каким радостным светом вспыхивали его глаза. Он хорошо помнил слова своего старшего друга, сказанные однажды после удачного поиска.

Они вместе вышли тогда из землянки. От сильного ветра раскачивались верхушки корабельных сосен. Орлов обнял Сашку, оглянулся по сторонам, словно боясь, что их кто-то услышит, кому об этом разговоре знать не положено, и тихо сказал:

— Кончим, Сашок, войну — махнем на Урал. У нас не хуже здешнего. Не край, а легенда… — Он мечтательно закрыл глаза, а потом привлек мальчишку к себе и потеплевшим, но отчего-то виноватым голосом спросил: — А сыном мне будешь?

Сашка, сжав губы, мгновение молчал. Потом едва заметно кивнул головой и порывисто уткнулся ему в грудь. Орлов подхватил чуть было не упавшую Сашкину ушанку и поцеловал его в растрепанные ветром волосы.

Но быть для парнишки отцом Орлову довелось недолго. В сорок четвертом после тяжелого ранения его отправили на Большую землю. Вернуться в Полесье уже не пришлось. Наступал вместе с частями Второго Украинского фронта. Только через год узнал он о судьбе своего орленка. В одной из ночных схваток с карателями Сашка пропал без вести. А потом крестьяне рассказали партизанам, что немцы перед самым своим бегством зверски замучили на окраине села какого-то мальчишку, имени которого в этих местах никто не знал…

Немало воды утекло с тех пор. Многое в памяти стерлось или поблекло. Но вышло так, что притаившаяся боль неожиданно снова напомнила о себе. Случилось это совсем недавно.

Вечером после работы Орлов, как всегда, со свежим номером «Известий» пристроился у приемника. Старательно посвистывал на плитке чайник. На средних волнах грустили о чем-то волжские трехрядки. Слышно было, как под окном ребята-монтажники со стуком «забивают козла». И вдруг все это куда-то провалилось, будто унеслось, подхваченное внезапным порывом ветра. Кровь горячей, гудящей волной прилила к вискам. И Орлов, не веря глазам, охрипшим голосом прочитал: