Феликс Овчаренко - Море штормит

Прощание было невеселым: ведь снова предстояла многолетняя разлука, да и вообще трудно было загадывать о новой встрече. Наташа заметила, что глаза у Александры Григорьевны красные, потускневшие. Совсем как у папы, когда он приходит домой после ночного дежурства. Николай Максимович непринужденно шутил, растягивая слова, рассказывал что-то о новом реактивном самолете, на котором он решил лететь из Москвы.

Александра Григорьевна зябко куталась в шаль и невпопад кивала головой. Звякнул колокол. Николай Максимович зачем-то глянул на часы и глухим басом спросил:

— Так вот, ты на меня не в обиде?

— Что ты, Коля… С чего бы мне?.. — Александра Григорьевна попробовала улыбнуться. Наташа почувствовала, что это стоило ей большого усилия.

Гудок прозвучал пронзительно, резко. Николай Максимович несколько раз взмахнул с подножки шляпой. А потом все с грохотом унеслось куда-то вдаль, скрылось за привокзальными домишками и осенними липами.

Домой в заранее нанятом Николаем Максимовичем такси Александра Григорьевна и Наташа ехали молча. Тревожный осенний ветер забрасывал машину сухими желтыми листьями. Александра Григорьевна сидела согнувшись, у нее странно подергивалась одна бровь.

Наташа хотела сказать в эту минуту что-нибудь ласковое, утешительное. Она смутно догадывалась: на душе у Александры Григорьевны не только горечь разлуки. Но, как это всегда бывает, подходящих слов не нашлось. И Наташа, вспомнив о подарке, робко спросила, чтобы начать разговор:

— Александра Николаевна, а почему ваш Коля привез большие часы? Вы же мне всегда говорили, что он обещал подарить вам маленькие, на руку… Ой, дядя, остановите!

Шофер затормозил. Александра Григорьевна с трудом поднялась. На глазах у нее застыли росинки слез.

— Пойдем, Наташенька, лучше пешком.

Холодный ветер теперь уже в лицо швырял им облетевшие листья. Какими-то невероятно сиротливыми показались Наташе еще недавно так восхищавшие ее тополя. Только сейчас она заметила, что меж оголенных ветвей уныло чернеют растрепанные ветром, покинутые грачами гнезда.

За всю дорогу Александра Григорьевна не проронила ни слова. И Наташа, несмотря на свои неполные двенадцать лет, поняла, что пока лучше не спрашивать ни о чем.

Когда они подошли к дверям квартиры, слышно было, как вызванивают время часы и беспечно кукует кукушка.

Где-то вдали за поселком, в самой гуще леса, замер, словно затерялся меж высоких елей, густой, рокочущий гудок, только что проплывший над корпусами завода. Кончилась первая смена. В механическом цехе рабочие столпились у свежей «молнии». На слегка покоробленном листе ватмана чьей-то размашистой рукой крупными буквами написана фамилия строгальщика Орлова.

Ученик токаря, худощавый и рыжеволосый Петька Пронин, протолкавшись вперед, тут же выпалил скороговоркой:

— Везет людям! Как по заказу: что ни день — двести!

— А ты думал, как у тебя: что ни вечер — сто пятьдесят с бутербродом? — мигом поддел Пронина острый на язык Сергей Ласкин, коренастый загорелый парень в выцветшей гимнастерке.

Вокруг засмеялись. А кто-то из стоявших рядом, негромко, но с чувством выговаривая слова, сказал:

— Везет? Нет, брат, Орлов сам кого хочешь вывезет…

В это время тот, о ком шла речь, пожилой широкоплечий человек в стеганом бушлате, плотно облегавшем не по годам крепкую фигуру, выходил уже из цеха. Он явно был чем-то озабочен. В его глубоких приветливых глазах обычно искрилось что-то солнечное, молодое, отчего становились незаметными тонкие нити морщин и словно бы таяли снежинки седины, запутавшиеся в темно-русых волосах. А сейчас тень какой-то неясной, невесть откуда взявшейся угрюмости лежала на его лице, придавая ему непривычно сумрачное выражение.

У проходной Орлова догнал Вершинин, парторг завода. Вид у него усталый. Будто две смены кряду не отходил от станка. На смуглом, с бронзовым отливом лице заметно выделяются скулы. Взгляд из-под приподнятых бровей, как всегда, спокойный, мягкий, только чуть-чуть проступает в густо-карих глазах спрятанная до случая усмешка. Вершинин уже целую неделю пропадает у энергетиков: там все никак не ладится с установкой нового генератора. Очевидно, не обошлось без приключения и сегодня.

— Дело к тебе есть. По дороге поговорим. Я тоже домой, — сказал он с расстановкой и тут же прибавил шагу, чтобы не отстать от Орлова.

Некоторое время шли молча. Вершинин всегда испытывал какую-то сковывающую неловкость, когда ему приходилось беседовать с Орловым. Незначительная разница в годах, разумеется, была тут ни при чем. Просто он чувствовал, что его стремление сблизиться с этим интересным волевым человеком неизменно наталкивается на невидимую преграду. Они говорят друг другу «ты», нередко вместе сидят в президиуме собраний, встречаются порою даже за праздничным столом, — и все-таки это всего лишь хорошие отношения, которым далеко до настоящей дружбы. Об этом подумал Вершинин и сейчас. Он покосился на Орлова и неторопливо начал:

— Надумали мы, Дмитрий Степаныч, вечер провести. Вместе хотим собрать молодежь и кадровых рабочих. Пусть расскажут, как строили Советскую власть, как ее защищали. Кой-кому полезно будет послушать. Небось такие, как ваш Пронин, считают, что и завод здесь сам собой вырос, и поселок уже лет сто стоит…

— Дело хорошее, — не очень охотно отозвался Орлов.

— Знаю, что не любишь выступать, знаю. Сказать по правде, сам не оратор. Но, понимаешь, бывают минуты…

— Ну вот что, — прервал его Орлов, — я тебе не ветеран рабочего движения и на героя баталий биографией не вышел. Говорить мне, стало быть, не о чем. — И добавил как самый веский довод: — Таких, как я, знаешь сколько? Тысячи!

— Вот и хорошо, что тысячи! — ухватился за мысль Вершинин. — Скорее до сердца дойдет.

Орлов недовольно поморщился и поинтересовался, будто бы и не было предыдущего разговора:

— А что, Лешка твой скоро с целины приедет? С рудника хлопцы уже возвратились.

Вершинин вздохнул. С укором посмотрел на Орлова. Из-за холма уже вынырнули шиферные крыши поселка.

— Скоро. Вчера письмо прислал…

Орлов остановился и, повернувшись спиной к ветру, начал раскуривать трубку. А потом спросил, глядя под ноги:

— Ты с обжигальщиками в Донбассе встречался?

— А как же.

— Кочкина такого не слыхал?

— Слушай, Степаныч, что это ты меня об одном и том же второй раз на неделе спрашиваешь? Говорил ведь тебе: не слыхал и не видел.

— Ну и точка, — невнятно буркнул Орлов. — Вопросов больше не имею.

Вершинин нахмурился. Он давно уже заметил, что всю последнюю неделю с Орловым творится что-то неладное и только его железная выдержка не дает волнению прорваться наружу, проскользнуть в разговоре. Наверное, в десятый раз Вершинин попытался вызвать его на откровенность, но снова безуспешно. Орлов через силу улыбнулся и коротко, как всегда, ответил: