Феликс Овчаренко - Море штормит

Может быть, я не прав, но, по-моему, тот, кто постиг, в чем смысл этого провозглашенного самой жизнью закона, всегда сумеет отыскать и осилить свою дорогу к подвигу, найти свой меридиан романтики.

— Наташенька, прочти-ка мне телеграмму. Очки что-то никак не найду… — просит Александра Григорьевна, застилая круглый стол новой вышитой скатертью.

Наташа, темноглазая соседская девочка, несмотря на свои неполные двенадцать лет, знает уже, что у пожилых людей бывают странности, которые нужно не замечать. Поэтому она не задумывается над тем, почему одну и ту же просьбу Александра Григорьевна повторяет уже третий раз. Наташа, тряхнув головой, забрасывает за спину тонкие русые косички и начинает читать.

Длинная фраза звучит по-телеграммному нескладно.

— «Милая мамочка… вызван отчетом…» — Наташа делает паузу.

Александра Григорьевна слушает, прикрыв глаза. Кажется, что она вот-вот улыбнется. Так интересно вздрагивают на ее лице глубокие царапинки морщин.

— «…поезд… вагон… встречайте… целую… Коля». — Наташа закончила скороговоркой. И тут же предложила: — Давайте быстренько все приберем и пораньше поедем на вокзал. Хорошо? — И, не дожидаясь ответа, принялась наводить порядок на книжной полке.

Наташа всегда помогает Александре Григорьевне, потому что любит ее, как родную. Дружба у них завязалась давно. Пожалуй, с того самого дня, когда Александра Григорьевна принесла ей из заводской библиотеки сказки Андерсена. Наташа тогда училась во втором классе. Годы пробежали незаметно. Теперь она уже в шестом, а Александра Григорьевна — на пенсии.

Но все осталось по-старому. Видятся они каждый день. Особенно нравится Наташе приходить в эту маленькую комнатку по вечерам. Здесь так тихо, уютно. Мелькают в руках Александры Григорьевны блестящие спицы. И плавно, будто клубок, разматывается нить нескончаемого рассказа. О том, как в их городке устанавливали Советскую власть, как строили первый завод, как от кулацкой пули погиб дедушка Максим — Колин отец… Про Колю, Коленьку она, разумеется, говорит больше всего. Каждый раз что-нибудь новое припоминает. И такие слова редкие и душевные находит, что Наташа просто поражается.

Да и как не удивляться? Ведь она-то отлично знает, что сыну Александры Григорьевны скоро будет тридцать три. Он который уже год электростанции строит. Вот и сейчас в Иркутске — начальником. Свою машину имеет. Какой же это, спрашивается, Коленька?

Но с Александрой Григорьевной спорить на эту тему бесполезно. Она, видно, всерьез считает, что ее единственный сын по-прежнему малютка, который в холодной Сибири непременно должен простудиться, если ему не послать вязаные носки и перчатки.

А сколько писем уже отправлено в Иркутск — не сосчитать. Вот только оттуда весточки приходят не часто. Александра Григорьевна, чуть зайдет об этом речь, тихо вздыхает и задумчиво говорит:

— Занят Коленька. У него забот побольше нашего. Ночи, поди, не спит. Да и жена у него, детки…

Все это выглядит странно и не совсем понятно. В одном лишь Наташа не сомневается: сын у Александры Григорьевны заботливый и нежадный. Другим вон старушкам в суд подавать приходится, а этот сам деньги присылает, и переводы всегда приносят в один и тот же день. Во дворе дома все говорят, что такого сына надо еще поискать.

— Наташенька, ты что же молчишь? — Голос Александры Григорьевны заставил ее вздрогнуть. — Вот так задумалась. А времени, должно быть, много — пора на вокзал.

— Спрошу у мамы, который час! — бросила Наташа уже на ходу и, хлопнув дверью, вприпрыжку понеслась по коридору.

Вот так и Коленька когда-то бегал. Непоседливый был… Александра Григорьевна аккуратно сложила листок телеграммы и достала из комода небольшую лакированную шкатулку. Открыла ее, и сразу же словно какие-то маленькие молоточки часто-часто застучали в голове, смешали, перепутали все мысли. Не может Александра Григорьевна не волноваться. Ведь это же не простая шкатулка. Не для красоты она. В ней собраны все до единой Колины весточки, какие только приносили почтальоны.

На, самом дне — слегка пожелтевшие и хрустящие конверты довоенных лет. Адрес на них выведен крупными буквами. Это приветы из пионерских лагерей. Их немного. Гораздо больше здесь треугольников, свернутых из самой различной бумаги, но помеченных одним и тем же выразительным штампом «Солдатское». Письма с фронта. Они писались от случая к случаю, но приходило их все же немало. Куда тоньше лежащая над ними пачка разноцветных конвертов и ярких открыток с московской печатью на марках. По-студенчески торопливые и не всегда понятные строчки…

А дальше — «с днем рождения», «с Новым годом», «желаю счастья…»

Синие, белые, голубые бланки. И лишь одно, будто случайно сюда попавшее письмо. В нем Коленька пообещал выслать фотографию внучат…

Александра Григорьевна закрыла шкатулку, подошла к портрету сына. Осторожно протерла резную рамку, хотя на нее не успела сесть еще ни одна пылинка. Минуту помедлила. Улыбнулась: «А волос у него мой — сам вьется» — и поправила упавшую на глаза седую прядь.

В сером с крапинками пальтишке на пороге появилась Наташа. Стали собираться. Александра Григорьевна накинула на плечи выцветшую, но еще не утратившую вида пуховую шаль. Начала надевать пальто и вдруг почувствовала, что руки у нее немеют, как на морозе. Сердце забилось рывками. «Это от радости, — утешала она себя, — от радости». А сама никак-не могла справиться с верхней пуговицей. Так и оставила ее незастегнутой.

Ехали в переполненном автобусе. Александра Григорьевна как-то неестественно прямо, сидела у окна и бережно прижимала к груди букетик бархатно-алых георгинов — любимых Колиных цветов. В ее когда-то темно-карих, но с годами посветлевших глазах, казалось, снова вспыхнули огоньки юности.

…Мягкий вагон остановился как раз напротив них. Александра Григорьевна сощурилась и поднесла к бровям руку, будто ей нужно было смотреть на солнце или куда-то вдаль.

Первым на перрон соскочил высокий загорелый пассажир в бежевом полуспортивном костюме. Его густая волнистая шевелюра показалась Наташе лихо заломленной папахой. Александра Григорьевна качнулась вперед, на лице ее резче обозначились морщинки. И Наташа догадалась, что это и есть Николай Максимович, ее сын.

Большой, широкоплечий, с возбужденным взглядом живых коричневых глаз, он казался великаном рядом с маленькой и сухонькой Александрой Григорьевной, припавшей к его груди.