Пётр Лебеденко - Черные листья

— Чего? Чего надо? Экскурсия? Детский сад? Кто вам разрешил тут шляться?

— Не надо шуметь, товарищ Махонький, — сказал Павел. — Никому мы тут не мешаем. А у вас что-то не ладится? Может, помочь?

— Вон, говорю, отсюда! — Махонький смешно замахал руками и даже топнул ногой. — Помощнички! На весь комбинат опозорились, а теперь — поможем… Обойдемся как-нибудь и без помощи.

— Ладно, уйдем, — сказал Лесняк. — Кричит, будто мы уголь воровать пришли.

Махонький снова убежал, а в это время не то машинист, не то кто-то из рабочих очистного забоя крикнул:

— Эй, там! Давай сюда, подсобить надо!

— Подсобить! — проворчал Лесняк. — Один в шею гонит, другой — подсобить. Тоже мне куклы!

Тем не менее он первый направился к лаве, а вслед за ним туда же устремились и остальные. Через минуту-другую до Кирилла донесся голос Лесняка:

— Болты давай, дура, чего ты мне эту железяку суешь! Паша, отшвырни эти глыбины, вон те, у рештака. Алеша, расчисти вот тут пятачок… А теперь подтянули… И — р-раз!.. И — д-два!..

Некоторое время Кирилл стоял все на том же месте и размышлял: «Что же их все-таки сюда привело — Павла, Лесняка и других? Может, они втайне завидуют тем, о ком сейчас на шахте говорят добрые слова? Клашка ведь недавно писала в многотиражке: «Технический прогресс в белых перчатках не совершают. Он требует отдачи всех духовных и физических сил, технический прогресс совершают люди волевые, до конца влюбленные в свое дело и думающие о будущем, — такие люди, как…» Она назвала около десятка фамилий рабочих очистного забоя с участка Симкина, и Кирилл слышал, как, держа газету, Лесняк говорил: «Ясно? Богатыри — не вы! Так сказал бы М. Ю. Лермонтов, если бы описывал не Бородинское сражение, а битву за технический прогресс на шахте «Веснянка». М. Ю. Лермонтов сказал бы, что и Павел Селянин, и Виктор Лесняк, и горный мастер Бахмутов — это не люди, а людишки. Он наверняка так и написал бы в своем стихотворении, посвященном бригаде Ф. И. Руденко: «Эй вы, людишки, — тонкие кишки, утрите соплишки…» И еще чего-нибудь такое интеллектуальное…»

Он, как всегда, балагурил, но Кирилл тогда почувствовал: не только Лесняк, но и другие члены бригады Руденко испытывают к тем, о ком писала газета, настоящую зависть. Ведь так могли писать о них, если бы… «Если бы Кирилл Каширов умел заглядывать в будущее, — как о постороннем человеке подумал о себе Кирилл. — Если бы Кирилл Каширов был умнее…»

Кажется, лопнувшее звено в тяговой цепи уже заменили. Машинист струговой установки включил привод, и мимо Кирилла снова по конвейеру потек уголь. Однако ни Павел, ни Лесняк долгое время из лавы не показывались. И тогда Кирилл, побуждаемый не то чувством любопытства, не то каким-то другим — и ему самому непонятным — чувством, направился туда же. Лава была низкой — сантиметров шестьдесят пять, не больше, и Кирилл на животе пополз вперед. Сбоку рештака громоздились глыбы антрацита. Они мешали работе, но то ли их некому снова было бросить на рештак, то ли никто не обращал ни них внимания. Рядом с одним из таких завалов Кирилл остановился и начал его расчищать. Что его побудило это сделать, он не мог бы сказать. Может быть, на него нахлынул этот порыв жажды деятельности, когда человек не в состоянии заставить себя избавиться от желания дать выход клокочущей в нем энергии. Кирилл даже не чувствовал тяжести лопаты, которой он швырял глыбы угля на рештак. А капли пота, стекающие по лицу, были даже приятны.

Кирилл, расчистив завал, отполз к гидродомкрату и включил свою «головку». И только теперь увидел Павла Селянина и Виктора Лесняка, работающих лопатами. Делали они это молча, сосредоточенно, по привычке рассчитывая каждое движение, чтобы попусту не растрачивать силы. Но в то же время в каждом их движении Кирилл видел какую-то необыкновенную красоту — не изящество, нет, тяжелый труд вряд ли может отличаться изяществом, — здесь была красота мужественная, красота силы. Оба шахтера были в брезентовых куртках, но Кириллу показалось, будто он видит, как под этими куртками напряглись мышцы рук, груди и спины — точь-в-точь гравюра художника, славящего труд. Странно, однако в эту минуту Кирилл не испытывал никакой неприязни ни к Павлу, ни к Лесняку — он ими просто любовался, вот и все…

Потом он вылез из лавы и медленно побрел по штреку к своему участку. Наверное, было бы лучше, если бы он сюда не приходил. Что ему тут было надо? Своими глазами увидеть, как другие люди пробивают дорогу новой машине? Почувствовать их силу и лишний раз убедиться в своей слабости? Слабаков из шахты гнать надо. Значит, гнать из шахты Кирилла Каширова! Инженера, который любит шахту не меньше, чем сам Никита Комов. Черт подери, а ведь это страшно! Страшно вдруг осознать и понять, что ты потерпел крах, что ты тут почти никому не нужен. Уйди из шахты, и никто это не заметит. А если и заметит, но наверняка скажет с облегчением: «Ну и слава богу…»

Вот так Кирилл Каширов брел и брел в одиночестве по своему подземному царству, из коренного штрека переходил в конвейерный, потом в людской ходок, оттуда в вентиляционный штрек, и все время его не покидало ощущение, что это одиночество не просто физическое, когда человек не видит вокруг себя ни одной живой души, нет, оно скорее моральное, его чувствуешь сердцем — оно больно щемит и ничем эту боль не унять.

Теперь он был уже на своем участке и шел по уклону, почти совсем темному — видимо, электрики меняли лампочки, но по какой-то причине не довели дело до конца. Кирилл подумал, что надо немедленно дать распоряжение получше осветить этот уклон, но тут же его мысли переключились на другое. Он опять начал думать об Иве. Правильно ли он поступил, уйдя от нее? Не пожалеет ли потом об этом? Павел без всякого смущения рассказал о своей встрече с Ивой. Значит, ничего особенного?

Сейчас Кирилл мог себе признаться: если совсем по-честному, то он и сам до конца не верил, что Ива могла стать на скользкий путь. Наверное, он просто нашел предлог, чтобы уйти. Только предлог. Теперь-то, конечно, многое изменилось. «Я тебя ненавижу!» Искренне ли это было сказано?

А ведь когда-то Ива его боготворила. И считала его сильным человеком. Правда, ее немного пугало проявление его силы, но все же… Однажды она сказала, стараясь выразить свою мысль как можно мягче и деликатнее:

— Кирилл, ты очень сильный человек… Я говорю о твоей внутренней силе… Может быть, именно за это я тебя и полюбила. Ни сейчас я немножко боюсь за тебя. Внутренне сильный человек должен быть и внутренне сдержанным. Ты согласен со мной? Не сердись на меня, мой сильный дорогой человек, я желаю тебе только добра… Ты перестал чувствовать меру своей силы, и это плохо… Ты иногда хочешь подавить своей волей волю окружающих тебя людей, а люди такое не всегда прощают… Ты понимаешь, о чем я говорю?