Виктор Лихоносов - Люблю тебя светло [сборник]

— Варя, что-то скажу.

— Какая я вам Варя? Это сестра. Нету Вари, и не стучите.

Мишка подобрался к окну, застыл, холодея от позора. Вдруг загремела внутренняя дверь, раскрылась вторая, и на пороге возникла женщина. Она, Варя, с зимним платком на плечах, стоит, насупившись.

— Чо такое? — сказала она легко, даже ласково. — Ночь-полночь.

Он подошел, стал близко, она ждала, молчала, дышала, замирая. Он почувствовал запах ее волос, увидел мягкие красивые губы и перехватил ее руку.

— Входи, раз пришел, — сказала Варя.

Перед этим она целый час ворочалась под одеялом на скрипучей деревянной кровати. Несколько раз ей чудилось, будто кто-то стучит. Она подскакивала в одной рубашке к окну. Где-то в глубине улицы началась песня и вскоре, точно подкрадываясь, послышалась ближе, у соседнего дома, потом под ее окнами. Песня была хорошая, слова ей всегда нравились. Пели студенты. Варя следила — нет ли знакомых — и почему-то таила от себя, не хотела признаваться, что ищет она кого-то одного. В какой-то миг пережила она свое девичество. Не так ли и с ней было когда-то? Куда и ушло все — и проводы, и надежды, и то золотое время, когда она тоже считалась счастливой полуночницей? Уже не повеселиться, как Оньке, не ждать воскресенья, уже не хлопотать о нарядах и в двадцать три года жить как пожилой. «Гуляйте, — благословляла она студенток, — гуляйте, беззаботные. Гуляйте да глядите на них в оба, чтоб не обманули, как меня, ласками».

Вздохнув, она подошла к разогретой постели и завернулась в одеяло. Кого же она все-таки высматривала среди них? Да нет, никого, оправдывалась она и тем самым дразнила себя, нет, сердилась на жизнь, чепуха какая-то — ну что она, как маленькая, разгорячилась, разнежилась? Нет уж, это ночь виновата. Варя не верила уже себе, потому что не раз с ней бывало такое и в прошлом; намечтается — и потом нелегко отвязаться от выдумок и перебороть себя.

Но парень ей нравился.

«Ах, — серчала она опять, — все это игрушки. Это Оньке еще туда-сюда. Он приехал как на отдых, работа ему как забава. Устал, отдохнул, и ни о чем голова не болит. Умылся — в клуб, и мысли только о танцах, про то, как поют да гуляют. Тут дров надо к зиме, детишек обуть — до звезд ли, до обманов».

И тут она услыхала стук.

«Гошка… — определила она и стала ругаться шепотом. — Никак не отвадишь».

— Варь… Это я.

Голос был не Гошкин, но она не расслышала чей. Сердитая, позабыв о детях, она громко отвечала на просьбы и наконец угадала по интонации Мишку, рассмотрела даже его лицо. Стоять босой на полу было холодно, она, удивленная, подошла к кровати, села, печальная, на краешке.

— Нету Вари, и не стучите, — сказала Варя уже назло себе и побоялась, что он уйдет.

Он уйдет! Повторяя эти слова, она натягивала юбку, шарила по полу руками, искала обувку. Он уйдет! Сердце так чувствовало, что он явится. Она спешила, толкнула дверь и стала, желая, чтобы ее сразу обняли. Мишка загораживал ей свет, она пригляделась, помолчала, и вдруг само собой вырвалось:

— Входи, раз пришел.

Впустив его, она щелкнула выключателем и сощурилась.

«Вот я какая, — застеснялась она. — Чо теперь делать буду?» Посреди комнаты висела зыбка, в ней спал ребенок. Поближе к окну и занавеске, скрывающей собою лавку и ведра, была маленькая кроватка, и на ней, подложив ладошки под щечку, спал четырехлетний сын. Слева был стол, справа у входа — деревянная кровать, сбоку — окно во двор, вдоль голых окон на улицу — две лавки. Пусто, чисто, одиноко.

«Дети, — подумал Мишка. — У нее дети».

— Присаживайся.

— Ничего, постою. Может, вырасту.

— И так вымахал, слава богу.

Он сел между окон на лавку. Варя внесла тряпку, вытерла следы от Мишкиных сапог.

— Натоптал я тебе, — извинился Мишка. Не годился он для ночных свиданий.

— Да ладно, теперь уж чо.

Она еще ни разу не взглянула на него. Вынесла тряпку в сени, проверила засов, вошла, прислонилась спиной к печке. О чем она думала?

В зыбке заплакал ребенок.

— А-а-а-а-а! — качнула она зыбку, повернулась спиной, склонилась и дала ребенку грудь.

«Зачем я пришел? — стеснялся Мишка. — До меня ли ей?»

Вскоре ребенок уснул. Варя опять притулилась к печке.

— Варь… Можно попить?

— Попить?.. Молоко будешь?

— Лучше воды.

— А может, молока?

Она принесла из сенок крынку молока, налила в кружку.

— Угощайся. Вечерошник. Хлеба дать?

— Не надо.

Она следила, как он пьет.

— Корова своя, что ль?

— Своя.

— А кто же сено на зиму готовит?

— Сама.

С улицы вдруг постучали.

Варя поспешно коснулась выключателя, бросилась к окну.

— Я к тебе.

— Чо такое? — спросила Варя.

— У тебя нет, случаем, накваски? Скипятила, заквасить нечем.

— Ой, ты знаешь, у меня было на донушке, я все пополоскала и вылила. У Оньки не спрашивала?

— Когда она у нее была! Она вон, наверно, все еще в клубе, да и нету у нее. Ты подумай, какое дело! Я, главное, залила кастрюлю, скипятила, а то не подумала, что накваски нет, рассчитывала на тебя…

— Мне бы не жалко, — сказала Варя.

— Вот наказание! — переживала женщина и слишком долго не уходила, мучила Мишку и Варю. — Ты чо свет потушила? Спать?

— Ага, пора уже…

— Пошла я тогда.

— Не жалко бы, но я не рассчитывала, что придешь, а то б оставила.

— Ладно, бог с ней.

Соседка ушла, стало легче, и к Мишке вернулось вечернее настроение. Варя не включала свет, ждала, пока соседка отойдет подальше. Во тьме они тревожно чувствовали друг друга. Они молчали и точно признавались и призывали к себе. И если бы они заговорили, то о постороннем, ненужном, а молчание в темноте объясняло им все. Хотелось подступить к печке, где она стоит, смутившись, осмелиться и шепотом объясниться. Она тихо-тихо стронулась с места и пошла к нему, смутно белея лицом, задела его, он протянул руку к ее талии, и… она зажгла свет, сожмурилась. Обоим стало неловко. Сразу куда-то делись нежные полуночные мысли, и Мишка, выручая себя и ее, сказал:

— Ты с сестрой живешь?

— Угу, — поежилась она и накинула на плечи шерстяной платок.

— Замерзла?

— Холодновато чо-то.

«Давай погрею», — сказал бы Гошка.

— С вечера подбросила, думала, хватит. Мороз ударяет, не сегодня завтра снегу выпасть. Оно и лучше, а то эта грязь, к корове не подступишься. Я еще говорила ей, — вспомнила она о сестре, — одевайся потеплей, мое вон пальто возьми, хоть и старенькое, а все ж лучше. Не-ет, поехала форсить. Замуж собралась.

Мишка глянул в окно. За облаками текла луна, тишина держалась над улицей, и по огородам, и к лесу. Завтра они встанут чуть свет, попрыгают в кузов, завернутся в одеяла, согреются песнями — и все, больше не быть ему здесь.

— Варь! — близко под окном закричала женщина. — К тебе можно?