Виктор Лихоносов - Люблю тебя светло [сборник]

— Ой, мамочки, — прижалась она к Мишке, — не знаешь, куда и деться. Как хорошо было… Пришел… Просили его!

Гошка ломился.

— Придется впустить, — сказал Мишка и решился: «Драться так драться».

Варя накинула фуфайку, зажгла свет и вышла в сени.

— Чо ты? — сказала она ему тем бессильным, виновным голосом. Уговаривала она его минут десять, не открывала. Что за секреты были у них?!

Гошка все-таки ушел.

Она подсела к Мишке, вздохнула.

— Что такое?

— Не дай бог, уж и не рада, чо ты пришел. Стыдно. Да ладно, теперь уж все равно, нечего жалеть. Вот, скажешь завтра, Варька позарилась на молодого. Правда?

— Ты удивилась, что я сегодня пришел?

— Думаешь, мы мало замечаем? Да, жалко. Целый месяц ходили мимо. Сижу с тобой, будто я и не мать двоих детей. На четыре года, на четыре года! — изумилась она. — Ой-е-ей, вот отколола я номер, ну хоть бы на два! Чо тогда в сенках стоял и не вошел?

— Гошка сидел с тобой.

— Нимало. Я его выгнала следом за всеми. Охмелела, вышла во двор, потом до Оньки дошла — думаю, постучать, нет. Хоть поговорим. И не стала. Гляжу, Коля ее из ворот тащится, злой, не пустила, видать. Я раньше, как сестра дома, часто к ней ночевать бегала. Или она ко мне. Чо у тебя глаза блестят? Ой! — опять удивилась Варя. — И на четыре года, на четыре года…

Она припала к нему теплыми цепкими губами, обвила его шею, стала совсем дорогой, чуткой, своей. И было бы все, как мечтал он месяц назад, бредя за ней по лесу, — выбегала бы она в сенки, легкая, заждавшаяся, вся своя, вела бы к себе, и никого им было не надо. Было бы, если бы он завтра не уезжал.

— Расскажи, как ты жила здесь.

— Чо рассказывать… Как все, так и я. Ну, может, не как все, а… как тебе и рассказать… Да ничего интересного!

Внезапно они умолкли, только иногда Мишка шептал «дай губы», «тебе хорошо?», она слабо отвечала «да, да», но с этих минут ему не верилось, она как-то остыла, взгрустнула, сказала ему «тебе девки нужны», встала и как бы забыла о нем — принесла из сенок молока, потянулась и вспомнила, что ей завтра гнать скот на убой в Северное.

— Позавтракаем, чо ли. Я проголодалась.

А Мишка сперва обиделся, не прислушался к ее словам о заботах. Она все еще виделась ему такой, как в первые дни, когда он шел за ней из лесу. Он уедет, думалось ему, и она останется в этой комнате, в своем Остяцке, подоит корову, накормит детей и куда-то пойдет, о чем-то вспомнит, и мелькнет один день, потом другой, потом неделя, месяц, год, и будут всходить травы, осыпаться лес, начнет стыло белеть зима, и придут ночи, когда свет льется на пол, озаряя комнату, и эта ночь — какая ночь! — скоро померкнет для нее, сомкнется с другими, тогда как Мишке не забыть ее никогда. Такой и запомнится ему осень — с окошками, со стуком, со взглядами, с мальчишескими чувствами к одиноким чалдонкам.

«На четыре года, на четыре года…» — вспомнил он.

Варя хотела спать.

— Скоро светать начнет, — сказала она.

Летел белый-белый снег, блестел, покрывал двор. В комнату проникал рассвет.

Они попили молока, и Мишка, прислонившись к ней на лавке, незаметно уснул. Он дремал и видел сон, будто он дома, лежит неловко в постели и ощущает лицом что-то материнское, как в раннем детстве, когда он не засыпал, пока не положит матери руку на грудь. Очнулся и вздрогнул: нет, он в чужом доме, пришел вечером, гадали на картах, сидели, и он заснул, и сейчас на дворе утро, снег.

— Пора мне, — сказал он при белом свете окон.

— Иди, соседи увидят.

Мишка посмотрел на нее, прощаясь с ней навсегда. Останься он теперь на месяц в Остяцке, ничего бы не сбылось: напрасно бы он крался к ее окну, она не выскочила бы в сенки и не шептала ему что-то по-бабьи простое. Он не обижался на Варю. Он просто чувствовал себя перед нею очень маленьким.

Зима ждала его на дворе. Он грустно распрямился на воздухе, прохрустел сапогами по снежному двору, в последний раз прощаясь, запоминая округу. Ему все еще казалось, что она провожает его взглядом в окно. Ему так хотелось. Оглянулся, да нет, только послышался крик ребенка в комнате, и никто ему не помахал.

Он и не мог увидеть ее — Варя к тому времени успокаивала дочку и не думала уже о том, что женской тоской наваливалось на нее вчера перед сном и что волновало ее, когда гадала на картах и потом целовались. Нет, не до того ей было. К утру опять она отрезвела, опомнилась, что уже не девочка она, не полуночница, не Онька. Конечно, ему хорошо было с ней, и он бы наслаждался сладким шепотом бесконечно, но она-то помнила, как бывает днем, когда никого нет рядом. Она знала, что остается одна и Мишка ничем ей не поможет. Другого бы она спровадила, не стесняясь, а его побаловала — уж очень ласково он глядел на нее. Наконец он поднялся, намерился трогательно проститься и все понял — смутился и скоро вышел. Она, как только он хлопнул в сенках дверью, глянула от печки в окно — проверить, не увидал ли его кто в такой ранний час во дворе? Переждала с полчаса и взялась топить печь для ребят, потом вышла доить корову. Управилась, привалилась к подушке, и забылась, и так бы проспала все на свете, если бы не растолкала Онька.

— Чо нежишься? — ухмылялась Онька. — Проводила своего?

— Кого? — насильно притворилась Варя.

— Не придуряйся — видела. В плаще кто был? Дед Еремей, чо ли?

Варя покраснела, перекинулась на другой бок.

«Чо б соврать ей, — хитрила она. — Ну никуда от нее не денешься».

Онька трясла ее за плечо:

— Покраснела? Стыдно? Все Оньку ругаете, а сами…

— Да он посидел и ушел.

— Ну дак! — разыгрывала Онька. — Посидел, конечно. Как братик.

— Они ж сегодня уезжают, приходил утром прощаться.

— Вот интересно: за мной ухаживал, с тобой прощается.

— Врешь, поди. Когда он там ухаживал?

— Ха-ха! — упала к ней на грудь Онька. — Не веришь?

— Детей с ними крестить, чо ли.

— Тебе, я знаю, хозяина бы, самостоятельного.

— А как же. О жизни надо думать.

— А я ласку люблю.

— Ну и люби, — сказала Варя. Откуда что приходит: теперь она вспомнила себя в те минуты, когда открывала ему дверь. Как ей хотелось того же, что и Оньке! Скакать по ночам, прятаться — до поры.

— Скажи, — обняла Онька подругу, — скажи, Мишка был? Я не видела, разыграла.

— Отстань, никакого Мишки не было. Ему девки нужны. Да чего мы об этом, мало нам других разговоров! Они о губах только и думают, — вредничала Варя, а сама была немножко довольна.

— Оно так и лучше, — сказала Онька.

— Вам только бы звезды хватать…

— Звезды! Мне вон сейчас скот гнать. Ты, я да Колька.

— Куда я ребят дену?

— К матери моей.

Они скоренько разогрели вчерашний суп, покормили и отнесли детишек, встретили Колю и через полчаса погнали скот в Северное.

Студенты выехали в восемь.

За деревней ехали по лесу долго, целый час, потом открылись снежные поля. На востоке краснело сквозь морозную дымку солнце. Мишка ютился теперь в углу, у кабины, одеялом не укрывался. Нина его ненавидела. Он молча смотрел на пропадающую в метели дорогу. Вскоре машина обогнала стадо телят, и Мишка увидел сбоку закутанную Оньку с палкой в руке и Колю Агаркова верхом на лошади. Уступив дорогу, стояла в снегу невысокая Варя.