Виктор Лихоносов - Люблю тебя светло [сборник]

…Эй, пацаны, накатите-ка мне мячишко, да побыстрей, да под левую ногу? Я вспомню старину и хоть на миг побуду левым крайним нападающим из команды «Трактор»! Ну, накати же, малыш, накати!

На затравевшем стадионе шли районные детские соревнования. Пока судьи и физруки обменивались мнениями о спринтерах, часть ребятишек выбежала на футбольное поле и стукала мячом по воротам с драной и черной от дождей сеткой. За единственной трибуной на юг стояли колхозные машины, в кузовах переодевались участники прыжков в высоту, караульщики вещей перекусывали и читали книжки. Директор стадиона ходил по беговой дорожке и прогонял посторонних. Ребятишки на поле красиво обводили друг друга, пасовали в одно-два касания, и я заволновался, неожиданно и страстно вспомнив детство. Много-много мгновений пронеслось в моей голове, пока мяч не отскочил ко мне. Я живо перевел его на левую ногу и ударил в верхний угол! Мяч прошел рядом со штангой, зацепив плечо пожилого стройного судьи.

— Хорошо приласкал! — похвалил меня мальчик.

Я поддался детству, мяч снова подкатил ко мне, я повел, обошел троих и ударил. Го-о-о-о-ол! Серия блестящих бразильских финтов, и Геныч Шуваев, двадцатидвухлетний мужчина, прибывший в город за счастьем, забивает гол! Какая легкость, какой ветер в сердце, точно вернулись гениальные детские дни на зеленом лугу возле базара. Только подольше бы оно задержалось, ощущение детства, только бы еще обождало немножко и не оставило меня наедине с нынешним возрастом!

Но я опомнился.

За футбольными воротами спорили организаторы соревнования.

— Не я же буду секретарем! — возмутился главный судья.

— Давайте я покричу, — предложил я.

— Спортсмен? — спросили у меня.

— Да-а, было дело. В детстве раза два падал с наблюдательной вышки.

Посмеялись.

Я присел за судейский столик.

В списках значились шестнадцать команд. Городские ребята приступили к разминке. Они были техничнее и увереннее деревенских. «Ничего, — подумал я, — посмотрим еще, кто кого. Я подсуживать не стану». Видя, как смущаются деревенские, особенно девочки, я решил подбодрить их и преисполнился к ним затаенного сочувствия. Уж очень они робели, и девочки, талантливые и легкие на разминке, роняли вдруг планку и отказывались брать вторую попытку. Я вставал, подходил к команде и умолял не поддаваться настроению. «Будет обидно, — убеждал я, — если вашему успеху помешает излишняя скромность». Я конечно же не повторил, как нередко повторяли мне, что наглость в наши дни — второе счастье. На своем опыте я успел убедиться: как бы ты ни учился наглеть, ничего у тебя не получится, если тебе не дано.

Я прокричал до самого вечера. Фамилии часто не сходились, многие прыгуны были подставными. Эту хитроватую систему я знал еще по соревнованиям в своем городе. Но теперь я стал взрослый, мне некого было вытягивать на первое место, и я презирал физруков, склонявшихся к моей голове с просьбами.

— Нет, нет! — гнал я их. — Снял — все!

— Произошла ошибка, извините.

— Помилуйте, дорогие товарищи, родные мои мастера спорта! — ехидно разводил я руками и наслаждался, потому что наконец-то я имел возможность отоспаться на идиотах. — Как же мы можем выпускать на арену ложно заявленных спортсменов?! Вам нужна грамота? Вам охота жить? Ну а я тут при чем?

— Да кто ты такой?!

— Никто. Никто — вас устраивает? Никому я не зять, никто мне не тесть. Ясно?

— Мы скажем главному судье.

— Правильно! — пришел и поддержал меня главный судья. — Пора знать условия соревнований. Нечего!

О, как хотелось выйти из-за стола, взять какого-нибудь физручка за воротник пиджака и, шипя, н а г л е я, спросить его: «Куда лезешь без мыла? Неужели жизнь дала тебе так мало желаний?»

— Фу! — вздохнул я и рукавом вытер лоб. Сумасбродные, страстные, полуночные мысли одолели меня, терпение мое лопнуло.

Работа кипела. Я торопился, но не портачил, хотя торопился и помнил, какая мне выпадает дорога, каким было утро. Внезапно закапал дождь. Он побрызгал и скосил в сторону, обложил окраину. Уже выскочили на разминку футболисты, близились минуты, которые я любил еще пацаном: ожидание матча, музыка над стадионом, пиво за трибунами, знакомые.

Пора было заканчивать прыжки в высоту. Мальчик из села взял со второй попытки 170 сантиметров. Поставили 175.

— Ну!

Попытка.

На поле показался длинный судья.

Еще попытка.

— Ну, мальчик!

Нет, опять сбил.

Еще последний разок — и моя скромная миссия окончена. Можно поглядеть матч цеховых команд, посмеяться над вратарем и пойти на вокзал, опять думать, думать, думать.

Последний разбег. Вратарь сквозь сетку наблюдал, как мы заканчиваем соревнование. Мальчик побежал, взмыл, и… в эту минуту защитник издалека отыграл мяч своему вратарю. «Лови-и!» — заорали с трибуны, но было уже поздно, мяч вкатился в сетку, вратарь прозевал. Комедия!

Мальчик взял высоту. Я расписался в бумагах. Горло у меня сдавило, голос ослаб.

— Судьи и секретари, — объявил в микрофон главный судья. — Вас просят подойти к судейскому столику.

Закончив дела, главный судья предложил хорошо знакомым физрукам купить у одного местного старичка вина и скрыться в гостинице, где были свои ребята. Денег у меня хватало лишь на дорогу. Я все же вытащил из кармана полтора рубля. Это беда моя — жить, будто ничто никогда не кончится.

Судья на футбольном поле был глуп. Он то и дело останавливал игру и подзывал игроков. На этот раз игрок не послушал, и судья подозвал капитана команды. Капитан тоже сказал что-то не очень ласковое. Судья растерялся. Его позорили на глазах у всех. Тогда он назначил штрафной. Он не имел на это права, и только господство на поле, на этом огороженном от людей месте, позволяло ему делать что вздумается. Он спасал свою репутацию судьи. Я почему-то остро-остро замечал все тонкости. Я как-то злорадно подмечал это. Почему я таким стал? Почему я вспоминаю другие, зато похожие вещи? Или уж так не мил мне свет из-за потерянной Лерки, или мне не все равно, что творится на свете?

Наконец меня потянули в гостиницу.

— Чтобы не так скучно, — сказал главный судья, — я расскажу вам анекдот.

Анекдот был бездарнейший и страшно похабный. Никто не засмеялся, однако судья не смутился и тут же рассказал еще один, уже совсем примитивный. Судья годился мне в отцы, был седоват, крепок, жадно озирал девушек и поражал меня спокойствием. Спокоен. Внезапно меня это пронзило. Почему он спокоен? Честный ли он? Наверное, всегда в хорошем настроении, не курит, сам сказал, что начинал и бросил, и не тянуло, бросил — и все, бережется, чтобы было нормальным здоровье, и сам он нормальный, нормальный человек, не из тихих, но и не из смелых, он всегда умнее других, и его не купишь, и если я приду к нему завтра и попрошу поддержки, что же он мне скажет? Что, что?