Константин Лордкипанидзе - Избранное

Если так пойдет и дальше, быть мельницам без воды, и тогда деревням придется возить зерно на помол через Алазани. Но попробуй вывезти отсюда полные доверху плетенки! Грузовой машине к ущелью не подступиться, столько ароб не напасешься, да и где им управиться с пшеницей и кукурузой семи деревень…

Чуть погодя в буковых зарослях завиднелась крыша мельницы плотника Ленто. Ника свернул с дороги, сбежал по склону и… застыл в изумлении. Какой-то негодник отвел воду от мельницы и вдобавок разбил и разбросал по двору лопасти колеса. Могло показаться — в мельнице плотника сами черти бесчинствовали.

Не найдя объяснения подобному разгрому, потрясенный путник только и смог, что подумать — у деревни испокон веку было два храма: один — божий — церковь, другой — человечий — мельница. Какой же такой завелся недруг у Ленто, что надругался над самым святым храмом.

Но худшее было впереди, возле селевого оврага, где земоурцы в позапрошлом году поставили большую мельницу в два жернова и подвели к ней такую дорогу, что на ней запросто могли разминуться две арбы.

На всем пути по ущелью Нику Джачвадзе сопровождала пугающая тишина. До седых волос дожил человек в Черемском ущелье, но ни разу еще не слышал он такой тишины в здешних местах. Из мельницы земоурцев не доносилось ни шороха. Встревоженный Ника прибавил шагу… И здесь разор и запустение: вода из разбитого мельничного желоба уже затопила поляну, где раньше был разбит небольшой огород. Огромное колесо с обломанными лопастями жалобно скрипело на стержне.

Потрясенный стоял старый человек во дворе мельницы, не зная, во сне он видит все это или наяву?

Этой дорогой прошел в прошлое воскресенье идущий на бодбисхевский базар Ника Джачвадзе. Тогда пели и вода, и камень, и мельник… Что же теперь заставило замолкнуть округу, и куда подевался земоурский мельник со своими подручными?

Многое повидал на своем веку Ника Джачвадзе, выдержал он пока что и это — глаза б мои не видели — зрелище, зашагал дальше, но когда и третья мельница предстала пред ним в том же жалком виде, дрогнуло сердце черемца. И сорвался он с места так, словно за каждым деревом таился недруг.

Запыхавшись, спешил он по опушке леса, сердце больно било по ребрам, но он упрямо одолевал нескончаемый подъем. Еще хорошо, что глаза его вовремя приметили косарей, рассыпавшихся по ту сторону ущелья, буйволов, разлегшихся в лужах, а затем и мальчонку, забравшегося на верхушку шелковицы и окликавшего кого-то — его не было видно за кустами можжевельника:

— Одолжи мне удочку, а я тебе всю туту отрясу.

Эти косари, буйволы, мальчонка на шелковице немного успокоили Нику Джачвадзе — слава те господи, мир покуда что стоит на месте, подумал он, присел тут же перевести дух и притих.

Долго просидел он так недвижно. Погляди на него кто, наверняка бы подумал, задремал, видать, человек в такую жарищу. Но нет, никогда еще сознание его не было столь ясным и недремлющим, как нынче, в эти минуты. Никогда еще не вставало перед его глазами так отчетливо то утро во дворе храма святой Маринэ — не утро, нет, но дурной сон, подлежащий забвению, гляди-ка, неодолимый, будто рок, Ника Джачвадзе словно бы ступил из мрака на солнцепек.

…Приехавший из Гурджаани мужчина ругался с председателем Черемского колхоза:

— Черт побери, скажи-ка, можно ли из-за одной деревеньки записать в отстающие целый район? Мы из кожи вон лезем, не разгибаем спину, а все без толку, и все по вашей милости!

Порядком растерявшийся председатель озадаченно глядел на разгневанного гостя и — кто его знает в какой уже раз — повторял:

— Не пойму я, хоть убей, чего ты к нам привязался! Винограду, пшеницы да кукурузы мы и в этом году продали заготовителям больше, нежели обязались. Ни по мясу, ни по молоку, ни по яйцам мы не подвели район, в долгу не остались!

— Подвели, да еще как подвели! — пуще прежнего взвился гость. — В то время, как сорок деревень виноград сдают, сорок первая все еще из лесу прутья на корзины таскает! Или, может, ты запамятовал, как в прошлом году Мелаани всю кукурузу подчистую убрал, а у ваших початков еще молоко на губах не пообсохло?

— А это уж не нашего ума дело, дорогой мой Лука! — усмехнулся председатель. — За это ты со всевышнего спрашивай, зачем он нас в горах породить да расселить изволил!

— Чтоб вам пусто было! Не знаете, что ли, чудаки вы эдакие, что из района единый рапорт, единая справка идет о завершении уборки урожая?! Завершишь ее, как же!.. По милости вашего Череми наша бумажка позже всех до Тбилиси доплетается…

— Что же прикажешь делать, Лука, испокон веку так у нас велось! Все поздно сеялось и поздно убиралось! И никого покуда это не удивляло. Что же вам теперь приспичило, люди добрые, чего это вы не видели?

— Потише на поворотах, ты, товарищ председатель! Смотри на него, как язык распустил. Приспичило! — взревел гурджаанец и в сердцах хлестнул себя плеткой по сапогу. — Вот вызову тебя на бюро… А там пеняй на себя!

В то утро поздней осени Ника Джачвадзе стал невольным свидетелем этого спора. До поры Ника не смущаясь слушал разгоравшуюся перепалку, но стоило собеседникам повысить голос, он торопливо отошел от ограды, чего доброго еще свидетелем позовут. Но нечестивые, страшные слова все же достигли его слуха — взбеленившийся гурджаанец, уже не сдерживаясь, кричал:

— Хватит, баста! Собирайте манатки… Переселяйтесь в долину! Нечего резину тянуть, нет иного выхода.

С того самого дня этот безжалостный приговор не шел из головы у Ники Джачвадзе. Потом все словно бы утихомирилось, словно бы тучи уже разогнало ветром, и на душе вновь сделалось легко. Но, видно, черту не спалось — не в ту сторону крутил он колесо судьбы Череми.

И вот теперь на опушке леса именно то давнее утро пришло на память Нике Джачвадзе, и сердце его вновь заныло от тоски. Эти разгромленные мельницы были предвестниками изгнания черемцев. Вчера наши посланцы принесли дурные вести, вернулись из Гурджаани несолоно хлебавши. И напоследок вроде бы сказали им, не мозольте глаза понапрасну, дорога эта вам больше не понадобится.

Это почему же не понадобится?!

Можно подумать, черемцы попросили такое, что не видано и не слыхано на всем белом свете.

А ведь задумали они всего-то-навсего дорогу построить… Деревня от многого откажется, многим поступится, только бы не терзало бездорожье, только бы не жить отрезанными от всего мира.

Но откуда в деревне взяться волшебному жезлу, чтобы одним махом да одним разом дорога в долину из ничего возникла.

Дороге требуются великая любовь и желание, большие затраты и труды, а такой груз оказался не по плечу ни одному из районных руководителей. Да и с какой, спрашивается, стати. Ведь сколько раз черемцы свели на нет установленные уговоры и сроки, сколько раз заставляли нарушать слово и краснеть перед правительством. А теперь еще и расстилаться перед ними прикажете? Вынь да положь им, видите ли, дорогу через отроги и ущелья Гомборского хребта!