Константин Лордкипанидзе - Избранное

Тарасий видел лишь один выход: объединить разрозненные участки членов артели в единое большое поле. Это подсказал ему в письме волжанин Алексей Харитонов. А такое поле можно было выкроить только в долине Сатуриа, где еще по-прежнему хозяйничали бывшие князья Микеладзе. Они сдавали свои наделы в аренду кулакам. Тарасию предстояло обменять поля членов артели на земли, принадлежащие этим владельцам. Для этого вызвали из Кутаиси землемера.

Тупой, недальновидный Эремо пытался уверить Барнабу, что артель не так страшна, как тому кажется.

— Дорогой мой Барнаба, — благодушно говорил он соседу, — будь у баклажана крылья, он летал бы ласточкой. Поверь ты мне: ничего толкового у Тарасия и его друзей не выйдет!..

— Да пойми ж ты! — нетерпеливо воскликнул Барнаба. — Пойми, что нельзя нам сидеть сложа руки и болтать, как глупые сороки: «Ничего у них не выйдет! Ничего у них не выйдет!» А сегодня вот собираются отнять у нас землю. Завтра — доведут до того, что мы с тобой будем рады куску черствого хлеба!..

Эремо свернул в трубку огромный кусок лаваша, запихал его в рот и с трудом проговорил:

— Нашел ты время для серьезных разговоров! Чудак ты! Не слыхал разве, что добрый завтрак желанней богатого приданого? Дай мне спокойно проглотить кусок.

Барнаба презрительно взглянул на толстого духанщика:

«От налогов не продохнуть, арендованные земли отнимают… А этот болван только и знает, что пьянствовать да обжираться!»

И, отставив в сердцах стакан, Барнаба стал набивать свою трубку.

Эремо видел, что веселье не получается, и скоро ушел. Барнаба проводил гостя до калитки. Тут же, около самой изгороди, Марта Гордадзе пасла свою бурую корову. Увлекшись вязаньем, она отпустила веревку. Барнабу она заметила не сразу, а заметив, тотчас же испуганно вскочила: корова, вытянув шею, щипала листья акации, стоявшей за забором — во дворе Саганелидзе.

— Куда ты, дура! Назад! — крикнула она, дергая за веревку.

— Пусть ест, дорогая Марта! Не буду же я жалеть какие-то листья! От меня твоей буренке вреда не будет. Такая корова стоит мужчины в доме… В который раз она у тебя отелилась?

— Во второй, батоно Барнаба. Ею только и кормимся, — сказала Марта, удивленная неожиданной добротой соседа.

— Да, жалко будет потерять такую корову. — Барнаба потрепал скотину по хребту. — Очень жалко!

— Что ты, батоно Барнаба! Не накличь беды!.. — Марта перекрестилась.

— Тарасий Хазарадзе уже накликал, дорогая Марта! Уже накликал!

Марта испугалась не на шутку:

— Господи помилуй! Почему ты так говоришь?

— А потому, что начинается светопреставление, моя Марта! Долину Сатуриа у нас отбирают, всех, у кого есть добрый скот, заманивают в артель. Твою буренку зарежут для голодающих городских рабочих, а взамен напечатают в газете твой портрет. Приклей его тогда к стенке, гляди и облизывайся.

— Об этом мне третьего дня женщины говорили… Неужели правда, батоно Барнаба?

— Дыма без огня не бывает, — горестно вздохнул тот.

Марта изменилась в лице. Она уже видела свою корову под ножом мясника. Вспомнилась прошлая зима. Стояли сильные морозы. В ветхом хлеву было так же холодно, как и на дворе. Марта целый день собирала в лесу валежник, и вместо того, чтобы топить печь в своей промерзшей хижине, разводила огонь в хлеву. Самое главное, чтобы буренке было тепло — тогда и мать с дочкой не почувствуют холода. По вечерам, когда корова, вернувшись из стада, мычала перед воротами, Марта забывала обо всех своих горестях. Это, как голос близкого человека, знакомое мычание буквально молодило женщину, от него и легче и светлей становилось на душе.

— Отнимут корову? Не-ет, пусть они сначала вынесут меня из дому ногами вперед, — прошептала она, смахивая кончиком головного платка слезу.

Много горьких ночей могла припомнить Марта Гордадзе, но такой ночи, какую она провела после этого разговора с Барнабой, не выдержало бы и каменное сердце.

В «Заре Колхиды» начались раздоры. Правление отказалось принять в колхоз секретаря комсомольской ячейки Бачуа Вардосанидзе. Бачуа не смог уговорить родителей, чтобы они вступили в артель, — он был младший в семье, и его слово не имело никакого веса. Тарасий частенько слышал по вечерам, как ругались и спорили отец с сыном, как они сердито хлопали дверьми.

— А ты отделись! — посоветовал Бачуа Кирилл Микадзе. Но тот не захотел огорчать старика отца и даже не заикнулся дома о разделе.

У самого Бачуа не было за душой ничего, кроме четырех лет работы в комсомоле. А этого правлению показалось слишком мало.

— Эдак мы далеко не уедем! Н-нет, с пустыми руками пусть никто в артель не суется! Зачем я должен делить со всякой голью свое добро? — заупрямился Георгий Джишкариани и потребовал, чтобы к уставу артели была добавлена статья, которая накрепко закрыла бы двери коллектива перед бедняками и безусадебными крестьянами.

Георгия, как всегда, поддержал Бежан Ушверидзе. Оба грозились выйти из артели, если такая статья не будет добавлена к уставу.

Но это были только цветочки! Однажды в Сатуриа случилось такое, что артель едва не развалилась совсем.

Кирилл Микадзе считался лучшим плугарем на селе. Поэтому правление решило передать ему упряжку, принадлежавшую раньше Георгию Джишкариани. И земля будет рада, и артель немало выгадает.

Георгий пришел в ярость.

— Умру, а свою скотину никому, кроме себя, не доверю! Он уморит быков! За моим плугом я сам должен ходить! Сам! — заявил он председателю.

Долго уговаривал его Тарасий, стараясь доказать, что в артели и быки и плуги общие и никто, кроме правления, не может ими распоряжаться, но ничего этим разговором не добился Георгий уперся, как вол. В ту же ночь он пробрался к плугу и вынул из него лемех. Полдня потратил Тарасий на поиски этого лемеха. Еще полдня понадобилось ему на то, чтобы уговорить Георгия Джишкариани принести лемех обратно. А когда Кирилл ушел с плугом в поле, Георгий потерял покой — ходил по селу угрюмый, злой, обиженный на всех и на все.

Сам Георгий был хорошим виноградарем, и в это утро его послали на Чиору сажать лозы. Обычно быстрый, сноровистый в работе, на этот раз он работал через силу, безо всякого настроения и к полудню едва засадил два ряда.

«Чего это ради Кирилл будет заботиться о моей скотине? Небось за весь день ни разу не даст быкам отдохнуть — лишь бы запахать побольше и вечером похвастаться перед Тарасием». Изнуренный такими мыслями, Георгий в конце концов не выдержал, бросил работу и побежал в долину.

Кирилл запахивал целину. Быки, напрягаясь, тянули плуг, который с трудом взрезал сухую, потрескавшуюся от зноя землю. Георгию, распаленному своими мрачными предчувствиями, показалось, что Кириллу плевать на выбившихся из сил быков.